Нет, заныло вдруг сердце Марины в груди, все, конечно, хорошо звучит, но откуда же к ней придет дурная весть, как не с места военных действий. Неужели цыганка не ошиблась? Неужели Загорского ждет гибель от руки какого-нибудь горца в том краю?

— Вам дурно? — проговорил Павел, заметив ее неестественную бледность, разливавшуюся по ее лицу.

— Нет, благодарю вас, — еле слышно произнесла Марина. — Просто на мгновение голова пошла кругом. Нынче был такой знойный день, в доме духота…

Юленька поднялась с места и, обойдя стол, подошла к подруге и предложила той руку.

— Пойдем в сад, ma cherie, там посвежее. Прости нас, Paul.

С этими словами он увлекла бледную Марину в сад, где усадила ту на ближайшую к дому скамью под сенью яблонь.

— Что с тобой, милая? Что ты так бледна?

— Ах, Жюли, как это может быть? Ссылка на Кавказ. Кавказ! Ты понимаешь, что это означает?!

— Я понимаю, что ты сейчас в панике, Мари, но подумай — разве Paul не объяснил тебе, что там нынче не так опасно? Что горцы признали поражение, и, может быть, скоро конец этой войне?

— Нет, — возразила ей Марина. — Ты не понимаешь! Разве не напророчили ли мне скорую смерть в моем окружении? Разве нет?

— О Боже, прекрати немедленно! Не гневи Господа своими словами! — разозлилась Жюли. — Разве не знаешь ты, как опасно говорить дурное? Оно, словно, так и норовит сбыться. Так что мой тебе наказ — не думай об этом. Гони от себя эти мысли из головы, гони прочь!

Марина тяжело вздохнула и опустила лицо в ладони.

— Мы с ним даже не попрощались перед его отъездом. А расстались и уж вовсе из рук вон плохо. Как же так? Как же так?

Весь следующий день Марина ходила, словно в воду опущенная. У нее не было аппетита, а тело стало таким тяжелым, что ей то и дело хотелось прилечь и не подниматься более. Она отказалась следующим утром ехать на службу в церковь, что вызвало недоумение у подруги и няни — Марина хоть и не была очень набожной, как некоторые молодые девушки ее окружения, но службы посещала исправно. Арсеньевы уехали одни, а по возвращении Юленька тотчас прошла в спальню к девушке.

— Что с тобой, ma cherie ami? Ты не больна, часом? Может, на солнце перегрелась давеча?

— Нет, Жюли, я здорова. Просто слегка устала, — Марина лежала в постели одетая, словно собиралась выйти, да силы покинули ее прямо на пороге комнаты.

— Что тебя гложет, милая? Откройся мне, — Юленька присела на край постели рядом с подругой и легко погладила ту по волосам. — Что столь тяготит тебя? Возвращение в Петербург в качестве нареченной Воронина? Или отъезд Загорского?

— Ах, Юленька, и то, и другое, — со вздохом призналась Марина. — Хотя тяжелее на душе все-таки становится при мысли о Сергее Кирилловиче. Я ведь так разговаривала с ним в тот последний день, так оскорбляла его. Я наслаждалась моментом, что он смиренно просит меня о взаимности, а я раз за разом отвергаю его. Сколько времени я мечтала об этом миге, когда была в Ольховке! Сколько раз представляла его на коленях пред собой! И вот это свершилось. Сергей Кириллович признавался в своих чувствах, а я отвергла его. Но почему тогда нет удовлетворения в душе? Я думала, мне будет приятно, что он прочувствовал все то, что чувствовала я, получив тогда, несколько лет назад, его письмо… А мне тяжко… тяжко! — она присела на кровати. Слезы градом покатились по ее лицу. — А как подумаю… как представлю, что ему сообщат о том, что я… что мы с Анатолем Михайловичем помолвлены… Его друг и любимая! Как больно ему будет! Мне бы радоваться, я же хотела этого. А я плачу. Плачу!

Юленька привлекла к себе подругу и крепко обняла ее, позволяя выплакать ее горе на своем плече.

— Ах, милая, как ты закрутила все! — тихо проговорила она. — Как запуталась сама, и запутала остальных… Разве хорошо это? Как же помочь тебе разобраться?

Спустя некоторое время Марина прекратила плакать и, выпив предложенных Юленькой успокоительных капель, уснула. Женщина укрыла подругу легким шелковым покрывалом и направилась к двери. У выхода из комнаты она обернулась и посмотрела на спящую.

— И вправду, — прошептала она. — Нет мук более горьких, чем мы создаем себе сами.

Юленька нашла своего супруга сидящим на летней веранде и читающим письмо. Лоб его был нахмурен, посему женщина решила, что вести не особо приятные для читателя. Она присела на ручку кресла, в котором сидел супруг, и ласково провела ладонью по его щеке.

— Дурные вести, милый? — спросила она.

Арсеньев ничего не ответил. Лишь передал ей письмо, а сам поставил руки на стол перед собой и сплел пальцы, в задумчивости устремив взгляд в никуда.

Юленька быстро прочитала написанное и счастливо улыбнулась.

— Ах, Боже мой, mon cher! Неужто....?!

— Именно, — коротко бросил ее супруг. — Какой-то водевиль получается. Что мне теперь делать, душа моя? Отказать? Согласиться? Я словно меж двух огней — куда не пойдешь, везде обожжешься непременно. Помощь одному — предательство другого. Я не желаю делать такой выбор, но судьба… Куда убежать от судьбы?

Юленька опустилась перед супругом на колени и нашла глазами его взгляд. Он явно был расстроен тем, свидетелем чего ему приходится невольно стать. Она взяла лицо мужа в ладони и потерлась носом о его кончик его носа. Потом ласково прикоснулась губами к его губам и прошептала, отстраняясь: