Шрифт:
Отдали жизнь многие. Погиб и Кузьменко. Осколок мины сразил наповал этого веселого, жизнелюбивого человека.
К четырем часам под бешеным натиском врага взвод отступил к мельзаводу. Целый час, уже в густых сумерках, держались здесь курсанты. Волна за волной накатывались фашисты, но каждый раз их встречал ожесточенный огонь.
И тогда снова появились танки. На этот раз их было шесть. У курсантов уже не осталось ни одной связки гранат. Кончились и патроны.
...Когда квадратные бронированные морды танков высунулись из-за развалин, Федор дал команду отходить вверх по Братскому. Вслед курсантам хлестнули огненные струи. Взахлеб, торопливо били танковые пулеметы.
Еще минута, и курсанты свернут на Тургеневскую улицу. Но тут Федор увидел: бежавший впереди боец, словно споткнувшись о невидимую преграду, рухнул на мостовую. Ни секунды не раздумывая, бросился Кривонос к раненому, наклонился над ним. И вдруг все померкло перед глазами. Невыносимо острая боль обрушилась на Федора, свалила его с ног. Уже теряя сознание, увидел он, как прогромыхал мимо танк, извергавший огонь и дым...
Фашисты за окном
Волна беспамятства отхлынула. Федор открыл глаза, увидел над собой низкие тяжелые своды подвала и все вспомнил. Танки, сухой треск пулеметов, провал в памяти... Когда очнулся, он пополз к воротам ближайшего дома. Каждый метр стоил неимоверных усилий. Но Федор все-таки добрался до входа в подвал и скатился по ступеням вниз. Упал на груду угля и снова потерял сознание...
В маленькое окошко сверху струился полосой неяркий свет. Значит, уже утро?
Боль сковывала все тело. Ноги словно одеревенели. Федор попробовал шевельнуться и застонал. Полнейшая беспомощность. А ведь город захвачен врагом и в любой момент могли появиться фашисты.
Что делать? Одно лишь твердо знал коммунист Кривонос: живым в руки гитлеровцев он не дастся. Пощупал кобуру. Пистолет на месте. Семь пуль фашистам, последнюю — себе.
— М-м... — Сквозь стиснутые зубы вырвался стон...
— Кто здесь? — послышался испуганный женский голос.
Федор дернулся всем телом, схватился за пистолет. На лестнице послышались неуверенные шаги.
Женщина шагнула к Федору, воскликнула:
— Господи! Да как же вы сюда попали! Ранены, небось? Ой, горе-то какое!
И столько сочувствия, столько сердечности было в этих словах, что Федор опустил пистолет.
— Если сможете, достаньте бинтов или хотя бы кусок простыни, — проговорил он.
— Сделаю! Все сделаю! А вы меня не узнаете?
— Вроде бы нет...
— Да как же! Я ведь Демина — жена вашего сослуживца...
Федор почувствовал себя спокойней. С Деминым, работником ростовской милиции, ему не раз доводилось встречаться. Присмотревшись, Федор узнал Матрену Ивановну. Да, это она. Только похудела, сильно изменилась.
— А вы, Матрена Ивановна, зачем в подвал заглянули?
— За угольком. Я тут наверху, у своих знакомых заночевала. Как начался на Темерничке бой, так и осталась. До моего-то дома далеко отсюда.
Противная слабость все сильнее охватывала Федора. Опять наваливалась черная мгла беспамятства.
— Да что ж это я! — всплеснула руками Демина. — Заговорилась, а вам помощь нужна.
Женщина выскользнула из подвала. А через несколько минут над Федором склонились три лица: Деминой, пожилого мужчины и девушки-подростка.
— Осторожней, — сказал мужчина, — у него обе ноги раздроблены.
Федора подняли и понесли наверх. Так очутился он в доме по Братскому переулку, 37, в небольшой, скромно обставленной квартире.
За столом сидели незнакомые, но свои, такие родные советские люди. Они шепотом, стараясь не потревожить раненого, переговаривались между собой.
Так началась жизнь раненого сержанта в семье старого плотника Ивана Михайловича Костина. И он сам, и его жена Прасковья Ивановна, и их пятнадцатилетняя дочь Тамара ухаживали за Федором, как за родным.
Но не только Костины и Демина принимали горячее участие в спасении Федора. Каждый день приходила жившая по соседству Тамара Константиновна Шебунская, зубной врач по специальности. Она делала перевязки, как могла, облегчала страдания раненого.
...Как-то Иван Михайлович вошел в комнату хмурый и опечаленный. Он устало присел на табурет, горестно сказал:
— На Пушкинской улице фашисты ночью не меньше ста человек расстреляли. Я с кумом там был, видел. И старики, и детишки малые в луже кровавой лежат. За что? Назови фашиста зверем, так зверь обидится...