— Я не знаю. Я просто пытаюсь тебе объяснить, какую интуитивную реакцию вы вызываете у остальных. Я не говорю, что это хорошо. Но это — реальность. Зависть. Страх. Жажда обладания. Вот причины разрушения Дилайны. Которое я, пойми, не оправдываю. Но как сопредседатель высшего органа Конфедерации я обязан принять любые меры, вплоть до самых исключительных, если Дилайна вновь станет угрозой.

— Почему же не приняли? — тихо спросил Тон, на всякий случай напрягая мышцы. — Сегодня днем на берегу вы вполне могли сломать мне шею. Есть по крайней мере десять способов это сделать.

— Двадцать, — Разумовский подошел осторожно, положил Тону ладони в район загривка, нажал слегка большими пальцами на ключицы. Тон перестал дышать и начал считать удары сердца: в его нынешней форме против Гетмана он не герой.

— Но ты меня разочаровываешь, — продолжал Разумовский. — Во-первых, я сказал «если», во-вторых, я не сказал, что считаю угрозой Конфедерации сам факт реставрации монархии на Дилайне. Ты все это пропустил мимо ушей. Потому что злишься. Недопустимо ни для командира десанта, ни для главы государства. Надо быть внимательнее, Тон. Так легче?

Несколько надавливаний на точки, куда хирурги при операциях выводят лаксармитовые узлы, и боль в позвоночнике отступает. Тон перевел дыхание. Такая мануальная терапия — высший пилотаж. Он сам учился четыре года, прежде чем после его «лечения» ребята стали не терять сознание, а возвращаться к жизни.

— Да. Так хорошо. Меня устраивает.

Гетман хмыкнул, оценив двусмысленность комментария, однако рук не убрал.

— В пояснице нажми, пожалуйста, — Тон сам не заметил, что опять перешел на «ты». — Но откровенность за откровенность. Ты полагаешь, что мы опасны, потому что слишком… чарующи, что ли? Есть на земных языках слово «зовущесть»? Или «призывность»?

— Притягательность. Attraction. Магнетизм.

— Вот-вот. Я, в свою очередь, считаю опасными вас. Не все планеты Конфедерации. К верийцам не имею претензий, например. Хоммутьяры тоже пусть отдыхают. Я имею в виду землян, аппанцев, делихонов частично — тех, кто диктует конфедеративную политику и моральные ценности.

Договорить Тону не удалось, тягучая волна боли прокатилась через позвоночник и заставила его сжать зубы.

— Ты че творишь? — то ли простонал, то ли выдохнул он. Березовые стволы перед глазами расплылись в пятна.

— Больно? — обеспокоенно спросил Гетман. — Пойдем в дом, вколю тебе анестетик. Верийский, патентованный — для организма с критическим содержанием лаксармита. В больницу верну завтра. И начищу там всем…

— Морды? — боль не отступала, и нужно было на что-то отвлечься.

— Ага. Наградные листы. Отполирую до блеска. Они чем тебя там лечили три месяца? Поливитаминами?

— Меня достали из гравитационной сетки. Медики сделали все, что могли. Не пристебывайся.

— Уговорил, — Гетман распахнул дверь на веранду.

Тон осознал, что, для того чтобы это сделать, Разумовскому пришлось прислонить его к стенке. Черт! Совсем расклеился. Еще не хватало, чтобы он меня таскал… Для порядка Тон прибавил «сволочь», хотя этого совсем не хотелось.

Анестетик действительно был верийский. Действовал мгновенно и радикально. Спину и задницу Тон снова почувствовал, а боль — нет. Разумовский, недовольно покачав головой, засунул пачку микрошприцов, один из которых только что использовал, в карман Тоновой куртки.

— Привыкания не вызывает. Но не злоупотребляй.

— Спасибо. Так хотите знать, почему вы опасны? — Тон опять перешел на «вы». В доме это почему-то казалось более уместным.

— Будь добр, просвети меня, грешного.

Ирония, прозвучавшая в словах Гетмана, разозлила Тона. «Выполнил свой отцовский долг, сука, — с чувством подумал он. — Дотащил больного до кровати. Сейчас околею от непомерного груза благодарности». Но показывать не стал, приподнялся на локте, чтобы видеть лицо Гетмана, расположившегося напротив в кресле:

— Вы опасны своей безответственностью. И нежеланием учиться на своих ошибках. Ты говоришь: страх перед нами. (Надо определяться, все-таки на «ты» я с ним или на «Вы»… Сил у меня нет об этом думать). А себя вы не боитесь? Я читал про историю Земли. Просмотрел все фильмы, которые есть. Каждый раз, когда валялся в госпитале. У вас были страшные катастрофы, войны, теракты, и они не заставляли вас не то что измениться — задуматься. Девятнадцатый век, двадцатый, двадцать первый… Время идет, а вас ничего не пугает. Три, девять, сорок дней траура — по погибшим во Всемирном Торговом Центре, по сгоревшим или ослепшим при газовом взрыве на Хирундо, по задохнувшимся в подводной лодке — и вы опять бодры и веселы. Продолжаете строить свои небоскребы (меня от одного названия передергивает: здание, скребущее небо), толпами набиваться под лазерные лучи в подвалы, сотрясающиеся от взрывающих мозг децибел, лезть на морское дно, где человеку нечего делать. Там киты. Дельфины. Электрические скаты.