— Регда, мы же решили. Девочка не должна больше мучиться. Или ты хочешь, чтобы она считала нас бездушными монстрами, разрушившими ее жизнь?

— А кто вы еще? — выкрикивает Лала. — Вы и есть монстры! Бездушные! Я хочу за него замуж! Я люблю его! Я детей от него хочу! — и замирает от неожиданно жесткого окрика отца:

— Да не может у вас быть детей!

Сколько она себя помнила, он впервые повысил на нее голос. Мама могла раскричаться, даже шлепала ее в детстве по попе, но отец… И эта ложь его, шитая белыми нитками…

— Может! — торжествующе кричит Лала. — Все вы врете, врете, врете! Я смотрела в классификаторе. У когнатян и верийцев генная совместимость.

И каменеет под тяжелым взглядом отца, неожиданно успокоившегося и ровным, почти безжизненным тоном зачитывающего ей то, что позднее она воспринимала никак иначе, чем приговор:

— У когнатян и верийцев — да. Но не у верийцев и аккалабов. Твой биологический отец не я, а дар Аккалабата.

Выглядит отец при этом таким жалким и старым, что Лала, хотя у нее сердце падает куда-то вниз, как с высокой башни, забывает про себя в это мгновение и спрашивает:

— А ты? Ты? Как же ты?

— А я всегда любил твою маму. С первого класса. И когда ты должна была появиться на свет, тогда Регда согласилась выйти за меня замуж. Ты и моя дочка тоже, моя любимая девочка. Но кровь твоя — наполовину аккалабатская, а значит… Регда, покажи ей.

Регда, словно очнувшись, протягивает дочери небольшую распечатку из той части классификатора разумных рас, где приводятся данные по генетической совместимости представителей разных планет. В верхней половине сложной многоярусной матрицы, где сосредоточены антропоморфные цивилизации, совсем немного обжигающе-красных клеточек, обозначающих полный запрет — несовместимость геномов. Одна из них располагается на перекрестке столбика «Дары Аккалабата» и строки «Верийцы».

Лала проводит пальцем сначала по строчке, потом по столбику. Резко выхватывает у матери из рук протянутую ей фотографию высокого светловолосого мужчины в серебристом облачении, смотрящего в камеру с таким видом, будто ему принадлежит если не вся Вселенная, то уж по крайней мере ее половина, и рвет на кусочки. Регда вскрикивает. Отец, перегнувшись через стол, пытается поймать Лалу за руку, но она вырывается — с мстительным удовольствием бросает обрывки фотографии на пол и топчет ногами: «Вот тебе! Вот тебе! Вот вам всем! Ненавижу!» — до тех пор, пока отец не обхватывает ее сзади, а мама не вливает в рот несколько капель того же успокоительного, которое сама пила в самом начале. Лала инстинктивно проглатывает горькое снадобье, и ей становится легче. Она присаживается на краешек стола и отрешенно смотрит, как мама, ползая по полу, пытается собрать клочки фотографии. Отец тихо говорит за спиной:

— Зря ты так, дочка. Это не цифровая. И у нее одна. Была. Она так хотела тебе его показать. Не надо было сейчас. Можно склеить, наверное…

Он опускается на пол и начинает помогать жене, одновременно утешительно поглаживая ее по плечам. Лале становится стыдно. Стыдно и интересно. Она садится на корточки и, прошептав чуть слышно: «Мама, прости, пожалуйста», начинает аккуратно присоединять обрывки друг к другу. «Как его зовут?» — спрашивает она, прилаживая фрагмент, на котором под серебристой материей четко прорисовывается угол крыла. Отвечает почему-то не мать, а отец: «Это Корвус Дар-Эсиль, дочка. Лорд-канцлер Аккалабата». И объясняет, как маленькой: «Лорд-канцлер — значит высший вельможа, правая рука королевы. И видишь — у него крылья». Крылья…

Потом уже Лала, как волшебное зелье, глотала звуки удивительных слов: Аккалабат, дары, лорд-канцлер, деле, дуэм… Рассказы матери были скупыми и неясными, книги и астронет скорее дразнили любопытство, чем удовлетворяли его, и по ночам девушке снились огромные черные кони, летящие под облаками, суровые всадники с окровавленными мечами, попирающие сапогами трупы своих врагов, вздымающиеся в небеса стены королевского дворца, украшенные алмазами и рубинами, охотничьи процессии с ловчими и загонщиками, трубящими рогами и лающими собаками.

Сны и грезы об Аккалабате помогли Лале пережить горе и разочарование от разлуки с любимым. Потом, правда, выяснилось, что лошади на Аккалабате не летают — летают сами дары, что к трупам врагов там относятся с гораздо большим почтением, чем к трупам друзей-изменников, что собак на Аккалабате нет, а стены королевского дворца не украшены ничем, кроме потрепавшихся от времени штандартов старейших родов Империи.

Бывший лорд-канцлер Аккалабата, в распоряжении которого теперь были видеокоммутационные средства планеты Делихон, не жалел времени на свою дорогую девочку. Он рассказывал ей все, что она хотела знать, с одним условием: Лала не должна была и близко подходить ни к сумеречной планете, ни к ее обитателям, буде таковые встретятся на ее пути. Исключение было сделано только для Кори.

Тогда Корто задумчиво потер лоб и не то разрешил, не то попросил: «Посматривай за ним, девочка. Все-таки он твой племянник. И учти, парню очень непросто: в нем незамутненная моральными принципами кровь Дар-Эсилей борется с чисто халемским чувством добра и справедливости (забери его демон Чахи!). Вычеши во время альцедо: родные руки ничто не заменит. Будет льнуть — не отталкивай. Дары нашего дома инстинктивно чувствуют своих близких. В общем, у тебя есть шанс лучше узнать своих родственников. Дерзай!»