«И вот я в мечтах гуляю над всем населенным миром, бросаю случайные взгляды на небо и землю вокруг... При жизни такой мне можно взлетать к небесам и Небесной реке, выходить за всякие грани-пределы зримых миров. Зачем мне стремиться к тому, чтоб входить, выходить через двери царей-государей?» [Китайская классическая проза, с. 171].

Сохранились и стихи Чжунчан Туна, в которых мистический порыв предваряется яростным протестом: Чжунчан Тун посылает проклятия небесам, готов уничтожить все книги и жаждет, отрешившись от всего земного, «как змея сбрасывает кожу», витать в бескрайних просторах «великой чистоты».

В мировоззрении Чжунчан Туна при всем его индивидуальном своеобразии отразились резкие, подчас драматические противоречия умонастроения ши того кризисного времени, поиск нового идеала в атмосфере разочарования и пессимизма. Великим достижением этого поиска стали новая лирика и свободный от оков ханьской ортодоксии взгляд на мир и человека.

И все же судьба культуры ши определена в целом преемственностью как самих культурных норм, так и их духовного содержания. Новое сознание ши имело в своей основе все тот же опыт «ученого, не встретившего судьбы». Это обстоятельство лишний раз напоминает о том, что смысл развития культуры ши следует искать не только и, может быть, не столько во внешних переменах, сколько в постоянном углублении ее категорий и тем, последовательном развертывании ее нормативного опыта, заданного всей исторической средой императорского Китая.

Некоторые перспективы

После того как Цао Цао, завладев к 208 г. центральной равниной, вместо реставрации ханьского правления казнил Кун Жуна и присвоил себе высшее чиновничье звание канцлера (чэнсяна), предугадать развитие событий на политической арене уже было нетрудно. Осторожно, но твердо Цао Цао подготавливал династийный переворот, не щадя никого, кто мог бы ему помешать, будь то императрица или его старые соратники вроде Сюнь Юя.

В 213 г. Цао Цао получил титул гуна Вэй и большой удел, а через три года – высший знатный титул вана. Теперь только одна ступенька отделяла его от императора обреченной династии.

В начале 220 г. Цао Цао умер в Лояне, куда незадолго до того была перенесена столица. Перед смертью он сравнил себя с чжоуским Вэнь-ваном, недвусмысленно намекая на то, что его наследнику Цао Пи пора довести начатое им дело до логического конца. Спустя несколько месяцев Цао Пи принял от Сянь-ди императорские регалии и провозгласил воцарение династии Вэй.

Передача державной власти проходила по новому сценарию. Считалось, что Сянь-ди, подобно легендарному правителю древности Яо, добровольно отрекся от престола в пользу более достойного кандидата. Трижды обращался он к Цао Пи с просьбой принять императорский титул, и два раза тот, соблюдая этикет, отказывался. Лишь после многочисленных просьб придворных сановников Цао Пи наконец внял «чаяниям народа» и вступил на престол.

Церемония «добровольной уступки трона», ставшая обязательной при смене всех китайских династий вплоть до эпохи Тан, была символична для раннего средневековья: осуществлялась она военным диктатором-выскочкой, но по псевдоархаическим правилам конфуцианского ритуализма ученых людей. Тем самым в ней отобразились две, пожалуй, важнейшие силы на политической сцене той эпохи. Остановимся в заключение на судьбах институтов и ценностей ши после падения ханьской династии.

Как раз накануне воцарения Цао Пи его приближенный Чэнь Цюнь ввел новую систему квалификации и отбора служилых людей. По новому порядку все чиновники в соответствии с их «заслугами, добродетелями, талантом и поведением» были разделены на девять рангов [Саньго чжи, цз. 23, с. 7а].

Одновременно в областях были учреждены особые должности «беспристрастных и прямых» (чжун чжэн), ведавших выявлением и квалификацией кандидатов на службу. «Беспристрастные и прямые» собирали сведения о достойных людях области, записывали на специальной желтой бумаге характеристики их способностей и нравственных качеств и присваивали им своего рода персональную категорию (на первых порах, по-видимому, их тоже было девять). Такие категории формально следовало присуждать на основании «общего мнения» родной округи кандидата, отчего их именовали «деревенскими категориями» (сян пинь).

Решения «беспристрастных и прямых» утверждались столичными инстанциями. Насколько можно судить по отрывочным свидетельствам источников, раз данная категория более не повышалась и обычно была на три-четыре ступени выше чиновничьего ранга при первом назначении на должность. По мнению И. Миядзаки, присуждаемая категория указывала высший предел, которого мог достичь кандидат на служебной лестнице [Миядзаки, 1956, с. 121-124]. Регулярно проводились переаттестации чиновников на предмет их соответствия присвоенной категории.

О конкретных обстоятельствах реформы Чэнь Цюня и начальном этапе истории новой системы почти ничего не известно. Японские и китайские историки, уделившие этой системе большое внимание, по-разному оценивают ее истоки и характер. Не вдаваясь в подробный разбор их точек зрения, расходящихся большей частью по частным вопросам, отметим основные аспекты и последствия политической реорганизации, признаваемые всеми исследователями.

С одной стороны, создатели новой системы, несомненно, рассчитывали использовать ее как орудие упрочения власти вэйской династии. Реформы Цао Пи могли иметь и более конкретную цель – устранение с политической сцены соперничающей фракции его брата Цао Чжи [Кано, 1967, с. 117].