– Оставь нас со своей политикой. Красные, коричневые, и эти и те, якобы стремящиеся к великим делам, на деле корыстолюбивы, и селедку на наши столы не обеспечат ни те, и ни эти.

– Ни те и ни эти, ибо, придя к власти, нижние становятся верхними, верхние – нижними, а мы всегда остаемся на самом дне преисподней.

– Битва? – вопрошает чей-то голос, сопровождаемый громким зевком. – Какое мы имеем отношение к твоей битве, Отто. Мы падем, а эти разжиреют на нашей крови. И ничего хлебного нам не предвидится. Работа?

– В бой! – вопят женщины. Собрались большой группой у киоска. Волосы их причесаны наспех, на ногах комнатные туфли. – Кто будет кормить наших детей, ты об этом подумал, Отто?

– Без эмоций, люди. Только, не дай Бог, не волноваться. – Горбун проскальзывает между спорящими сторонами. – Забастовка еще не началась. Люди, покупайте свитера, люди. Свитер будет вам полезен в любой ситуации, грянет ли забастовка или не грянет. Помните, друзья мои, цветок прячется под снегом, и ему тепло. Ну, а ты, господин, как согреешься под снегом? Покупай свитер, и он согреет тебя.

– Бой? – кричит Шенке. – Какое нам дело до этого боя? Спасайте ваши души. – И он достает из кармана пальто брошюру. – Германия несется в бездну. Души чернее черного. Тьма и смерть царят в германских душах. Вот, где зарыта собака.

– Собака! – Отто выпрямляется и, без колебаний, обращает взгляд на место, где нашел Мину убитой, хочет что-то сказать, и не может раскрыть рта. Приходит в себя, оглядывается, ощущает ненавистные взгляды со всех сторон, с удивлением смотрит на солнечные лучи, поигрывающие на стеклянных банках в киоске.

– Рот фронт, Отто!

Лошадиный цокот сдерживает на миг пыль человеческую, бурно вздымающуюся вокруг Отто. Бич свистит в воздухе. Огромная грузовая телега, загруженная бочками с пивом, останавливается перед киоском. Ржут большие широкогрудые битюги. На облучке сидит возница, один из развозящих пиво компании «Шултхейм». Волосы возницы растрепаны, щеки раскраснелись от осеннего ветра.

Он размахивает бичом, радуясь встрече.

– Рот фронт, Отто!

Ватага безработных отшатывается, отступает, как прах перед лихо свистящим горным ветром.

– Рот фронт, Хуго! – кричит в ответ Отто. – Металлурги предъявили требования, слышал?

– Тем более! – радуется Хуго, и бич его весело пляшет. – Мы еще организуем им достойный торжественный прием.

– Конечно же, организуем, – соглашается Отто, – красное знамя еще будет развеваться над Берлином.

– Еще как! Несомненно, будет, – отвечает возница и дергает вожжи, – Рот фронт, Отто.

– И над вашими головами будет развеваться красное знамя, – возвращается Отто к стоящим у киоска, – вопреки вашему гневу и вашей неприязни вы удостоитесь видеть красное знамя над вашими головами.

Пауле внезапно исчез. Эльза, у столба, умирает от смеха, словно посвящена в тайну, известную только ей.

– Полиция! – раздается крик. В мгновение ока все рассыпаются и исчезают, как будто здесь никого и не было. Полицейский грузовик приближается с большой скоростью. Полицейские держат нагайки наготове. Стальные шлемы приталены ремешками к их головам. Один Отто остался у киоска и принимает «гостей» с улыбкой на губах.

– Тут был политический митинг! – явно с вызовом раздается твердый голос.

– Упаси Боже, господин полицейский, вы что, еще не знаете, что политические собрания запрещены по закону. Отто поучает полицейского, как учитель ученика, затем спокойно и уверенно поворачивается к нему спиной. Полицейские смущены. Нагайки их обращены к пустому переулку и в спину Отто. Беспомощный офицер уезжает со своими подчиненными. Из-за киоска выходит долговязый Эгон.

– Что они от тебя хотели, Отто? Что происходит?

– Не нервируй меня, Эгон. Говорю тебе, ты длинный, как столб, но глуп, как бревно, хотя рядом с ними ты – щепка.

Отто входит в киоск, цедя сквозь зубы: «Это Пауле вызвал против меня полицию. Сволочь, ах, какая сволочь!»

Из киоска смотрит Отто вслед удаляющимся полицейским, пока машина их не исчезает из глаз. Горбун возвращается, останавливается на углу перекрестка и снова начинает расхваливать свой товар. Мать Эльзы возвращается из бесплатной столовой войска Христова, шаги ее осторожны: боится выплеснуть из кастрюли драгоценную пищу. В переулке плачет младенец. Женщины ругаются, осыпая друг друга проклятьями, проститутки прогуливаются в одну и другую сторону. У входа в мясную лавку стоит госпожа Гольдшмит. Евреи еще не являлись за покупками. Саула не видно.