Шрифт:
«Ребенок болен», – размышляет Отто, откладывает газету, глаза его рыщут по сторонам в надежде зацепиться за что-либо стоящее, и ничего не находят. В этот момент выходит из дома доктор Ласкер, скашивает глаза в сторону Отто, прижимается к стене, пытаясь ускользнуть с глаз своего друга.
Несколько быстрых шагов, и Отто рядом с доктором.
– Слышали, доктор?
– Ничего не слышал, Отто, ничего. Я очень занят, Отто.
Филипп легко касается плеча Отто, быстро сходит с тротуара, и, рискуя жизнью, продвигается между гудящими клаксонами автомобилями и несущимися трамваями. Он просто убегает от своего друга, и Отто стоит на тротуаре, качая головой в полном недоумении.
Филипп движется к зданию еврейской общины. Дорога недалека, и сейчас, удачно оторвавшись от Отто, можно замедлить шаг. «День явно расположен для радостей и приятного времяпровождения». Филипп глубоко вдыхает утреннюю свежесть и улыбается про себя. Две молодые женщины проходят мимо, возвращая улыбку этому симпатичному господину. Филипп сжимает портфель подмышкой, глотая чистый осенний воздух, как жизненное зелье. Вчера он вернулся из неприятной поездки. Трудным было посещение небольшого романтического прусского городка. Суд завершился именно так, как он полагал. На скамье подсудимых сидели вожди хулиганов, устроивших беспорядки, сынки зажиточных крестьянских семей. Оправдывались, что действовали «под влиянием алкоголя». Евреи выиграли суд, а хулиганы удостоились широкой поддержки горожан. Первые покинули зал суда, получив защиту закона, вторые – поддержку общественности. Каждый получил свое. Филипп в сопровождении уважаемых членов общины шел к сожженной синагоге, хотя евреи упрашивали его этого не делать. Это был базарный день, и они торопились к своим делам. Шли они по кривым узким улицам. Крестьянские телеги гремели колесами по шоссе, везя скотину на убой. Телята и свиньи визжали, пытаясь вырваться из пут, и слюна текла из их пастей. Все улицы были заполнены их визгом, ревом, мычанием, режущим слух Филиппа, как режут стальной обод колеса. Он смотрел на кулаки крестьян, натягивающих вожжи, видел искры ненависти в их темных глазах.
– Народ подстрекают, – сказал Филипп сопровождающим его евреям, – вы живете маленькой общиной, лишенной всякой защиты, среди ненавидящих вас.
– Муниципалитет стоит за нас. Закон и порядок нас защищают.
– Закон и порядок, – с горечью рассмеялся Филипп, – придет день, и этот закон даст в руки погромщиков палки. Ваша жизнь здесь в опасности Вы даже не взвешиваете возможность покинуть этот городок.
Смотрели на него с удивлением, пропуская его слова мимо ушей.
Дошли до большого магазина одежды, принадлежащего еврею. У витрины толпились крестьяне со своими женами, которые доставали из глубоких карманов своих кофт кошельки и считали гроши заскорузлыми пальцами, нажимая большим пальцем на каждый грош, словно убеждая себя: «Он еще мой!»
Сжимая губы, вели про себя счет, громко пререкались муж и жена по поводу покупки платья, юбки, чулок, рукавичек для младенца. В конце концов, приходили к согласию, завершая его общим проклятием еврею, лопающемуся от богатства да еще завышающему цены. Филипп зашел с сопровождающими его евреями в магазин, выпрямил спину, проходя мимо крестьян уверенным шагом. Обратил внимание, что хозяин магазина почти заискивал перед крестьянами, но никто из них с ним даже не поздоровался. Филипп постоял несколько минут в магазине. Тонкое стекло отделяло его от злых лиц снаружи. Видел сквозь стекло повозки со скотом, и проклятия крестьян смешались в его слухе с ревом и мычанием скотины. Хотел продолжить свою проповедь, но хозяин магазина был загружен заботами и не прислушался к его словам. Несмотря на то, что в магазине почти не было покупателей, он суетился между полками и прилавками, давал указания продавцам, занимался кассиром, пригласил уважаемого адвоката в свой дом, к жене, отобедать с ними. Филипп расстался с ним и направился на вокзал.
Вечером того же дня он поехал к Белле – рассказать ей о том, что с ним произошло в городке: должна она, в конце концов понять, что не сможет он сегодня-завтра покинуть Германию. Евреи здесь как наивные дети, беспомощные перед ужасными погромами в будущем. И он, адвокат, доктор Филипп Ласкер, обязан видеть и раскрывать всю страшную правду во всей ее полноте и значении. Его долг – оставаться на месте, быть бдительным. Белла обязана быть рядом, принять на себя эту новую важную роль.
В доме Движения дверь ему открыл Джульетта. Беллы нет. Взяла двухнедельный отпуск. «Вернется через две недели», сказал Джульетта, словно вкладывая в эти слова особый смысл. Странно смотрел на Филиппа, который чувствовал, что отпуск Беллы не дает покоя этому парню. Филипп поехал к ее родителям. Он не встречался с ее семьей с тех пор, как поселился в еврейском квартале. Беллы не было дома. Госпожа Коэн уважительно приняла его, еще бы, доктор Ласкер! Имя это славилось в еврейской среде. Но какие у него дела с Беллой? А-а! Сионистское движение! Да, девочка весьма активна в этих делах. Но забывает обо всем мире во всей его полноте. Много горя причиняет она родителям, ей и мужу. Ведь она у них единственная. Кто, как ни доктор, знает, с каким трудом мы растили ее на еврейской улице, и вот, когда положение их улучшилось, и все лучшее ей доступно, она исчезает из дому. Теперь вернулась. Видели бы вы ее, доктор. Сердце разрывается. Кожа и кости. Лицо бледное. Слепому видно, что девочка больна. Они – она и муж – могут вызвать самого лучшего врача. Но девочка не хочет. Пришла на две недели и хочет вернуться в дом Движения. Пришла лишь немного отдохнуть. Но на этот раз они с мужем решили, что этого не будет. Следует прекратить это безумие, в конце концов, она уже не ребенок. Со здоровьем не шутят. Может, доктор им сможет помочь? Все его хвалят. Может, займется ею? Ведь он тоже активно занимается сионистскими делами, и все же живет и общественной жизнью.
– Может ли госпожа Коэн сказать, где Белла? – Филипп забыл все правила уважительного поведения, пытаясь прервать поток речи этой женщины.
Госпожа Коэн не знала, где Белла. Она ведь никогда ничего им не говорит.
– Может, госпожа Коэн любезно согласится передать Белле, чтобы она завтра пришла в мой офис. У меня к ней срочное дело. Пусть хотя бы позвонит. Дело действительно срочное.
Филипп спустился по ступенькам на улицу, голова у него кружилась. Долго крутился у входа в дом, в надежде, что Белла вот-вот вернется. «Именно такой я люблю Беллу, какой ее изобразила госпожа Коэн: упряма, преданна идее всей душой. Сегодня придет в офис. Может, уже ждет меня там». Филипп начинает торопиться, но останавливается. «Я должен принести Белле подарок. Что бы она пожелала сейчас? » Он входит в цветочный магазин. В магазине много хризантем, больших, цельных, зрелых, как роскошные, довольные собой женщины.
– Госпожа, – обращается Филипп к продавщице, – эти хризантемы мне не подходят, понимаете ли… я…Прошу цветы для молодой невесты… Нечто мягкое, нежное…
– Вот, господин, прямо из оранжереи, – продавщица с гордостью указывает на узкую высокую вазу: белые в своей чистоте розы стыдливо выглядывают из только раскрывшихся почек.
Филипп тотчас покупает эти розы, возвращается на улицу, прислоняется к стене дома, смотрит на розы. «Что мне с ними делать – думает он с каким-то отчаянием. – Я ведь не могу с ними появиться в общине. И кто знает, придет ли Белла сегодня?» Филипп вздыхает, открывает портфель, и прячет в него цветы.