– Но как? – вскричал он. – Как, Герда?

– Это внутреннее дело партии, Гейнц. Не могу я с тобой говорить об этом.

Он поторопился допить остывший чай и прекратить беседу, которая грозила слишком далеко зайти. Рядом с Гердой он чувствовал себя немного оскорбленным. Когда он встал со стула, она грустно посмотрела на него.

– Почему ты уходишь, Гейнц? Тебя куда-то гонит? Оставайся. – Страх стоял в ее глазах перед долгим одиноким вечером.

Гейнц снова сел. Она принесла бутылку вина из запасов Эрвина, налила ему. Сидели допоздна вспоминая юность. Наконец он оставил ее, погладив на прощанье по волосам.

– Будет хорошо, – сказал он, глядя в ее несчастное лицо, – не беспокойся так, Герда, все мирно вернется на свои места.

– Все, – сказала она. В глазах ее стояли слезы.

Печь открыли. Зев ее изрыгает огонь. Пар белыми клубами заполняет цех. Чуть подальше, длинным рядом выстроились деревянные формы бюста Гете.

Когда Гейнц вернулся в офис, заглянула секретарша.

– Господин хочет вас видеть.

– Пусть заходит.

Эрвин вошел в офис, на миг задержавшись у двери. Удивленное лицо Гейнца останавливает его. Эрвин в светлом пальто, в котором поехал на отдых. Опавшее лицо небрито, словно он не сомкнул глаз всю ночь.

– Эрвин, что случилось?

– Доброе утро, – Эрвин усаживается в кресло деда, вытягивает ноги и зевает, – я устал, я очень устал.

– Да. У тебя явно не лицо отдохнувшего человека. Почему ты решил вернуться?

– Этому предшествовали долгие усилия. Есть у тебя что-нибудь выпить?

– Кофе или коньяк?

– Конечно, коньяк.

Эрвин выпивает и тут же наливает снова.

– Как отнеслась Герда к твоему внезапному возвращению? – спрашивает Гейнц.

– Герда не знает, что я вернулся в Берлин. Приехал к тебе прямо с вокзала, – и рука Эрвина тянется к бутылке.

– Сними пальто и закури.

Пламя зажигалки на миг освещает его смятенные глаза. Эрвин в беде. Гейнц видит его опавшее лицо и решает помочь другу. И это решение укрепляет его.

– А что слышно у тебя? – Эрвин старается нарушить молчание. – Как идут дела? – И охватывает голову ладонями.

– Отлично, – говорит Гейнц, – не жалуюсь. Если мне дадут несколько спокойных лет, Эрвин, все здесь изменится к лучшему.

– Несколько спокойных лет, – поднимает голову Эрвин, – ты не скромен, Гейнц. В твоем пожелании нет и капли скромности, – Эрвин старается рассмеяться, но смех не получается, – во всяком случае, – он снова протягивает руку к бутылке, – во всяком случае, у тебя есть работа. Фабрика, как я вижу, не бастует.

– Работы в эти дни навалом.

– И тебе не будет трудно взять еще одного рабочего в свой коллектив?

– Ты пришел просить работу для кого-то из твоих революционеров, чтобы он распропагандировал моих рабочих, – пытается Гейнц шутить.

– Да, для одного из таких. Для меня.

Гейнц смеется и кладет руку на плечо Эрвина.

– Ты устал, Эрвин. Иди домой, немного отдохни.

– Я не шучу, Гейнц. Говорю на полном серьезе. Я прошу работу на твоей фабрике.

– И потому ты так срочно вернулся?

– Да, Гейнц.

– И к этому выводу ты пришел после всех размышлений и колебаний там, в поместье?

– Да, это последний мой вывод.

– Почему? Что вдруг случилось?

– Я не вернусь в партию. Больше заниматься политикой не буду.

– Хорошо, это я понимаю, но… но я, все же, не понимаю, что с тобой происходит.

Эрвин встает со стула, расхаживает по кабинету, заложив руки за спину.

– Вы делаете отливку головы Гете? – спрашивает он, стоя у открытого окна. Время приближается к обеду. – Вы серийно производите уважаемого тайного советника, чтобы дать ему дорогу в народ?

– Эрвин, почему ты избегаешь ответа на мой вопрос?

– Я отвечу тебе, Гейнц, отвечу. Не уклонюсь от ответа.

Гейнц становится рядом с ним, тоже смотрит во двор. Грузовики загружены отлитыми ликами Гете. Стрела подъемного крана поднимается в воздух. Ящик, заполненный до отказа висит несколько мгновений в свете весеннего дня, и опускает в кузов грузовика. Кран возвращается, чтобы протянуть свои когти к следующему ящику.

– Гейнц, – Эрвин поворачивает лицо к другу, – может, и ты вспомнишь то, что Фауст сказал своему слуге, который хотел узнать тайну времен? В последний год учебы в гимназии мы об этом вели долгие беседы.

– Нет, Эрвин, эти наши беседы я давно забыл.

– «То, что вы называете духом времени, не более чем дух тех господ, в котором, как в зеркале, отразились времена…»

– Да, да, бормочет Гейнц, – это слова Фауста.

– …То, что выгодно этим господам, властвующим над определенным временем, они называют духом истории, который каждый должен принять, как закон – продолжает Эрвин. – И если кто-то один этого не принимает, идет своим путем, согласно своей совести, что он будет делать, Гейнц?