– Медведь, – говорит Фриц – что ты тут болтаешь, так, что рот у тебя уже обтрепался от бесконечного трепа. Символ Берлина – медведь.

– Ну, а цвет у медведя каков?

– Коричневый, – отвечает один из парней, – к чему этот вопрос?

– В этом то и дело! – восклицает горбун. – Цвет нашего медведя коричневый. Запомните, парни, коричневый цвет.

– Коричневый, – хлопает Фриц горбуна по плечу, – конечно же, коричневый.

На витрине трактира, рядом с розовыми телесами жирной Берты, – голова свиньи. Петрушка растет из ее пасти, а в ухе – ломтик лимона. Трактирщик Бруно стоит у входа и точит большой нож. Рядом с ним – Флора со своими подружками.

– Спала в одной кровати с псом, – рассказывает Флора о ком-то, – и теперь у нее в животе завелся червь, который съел ей половину печени.

Косоглазый на тротуаре продолжает вертеть шарманку.

«Ох, – наигрывает шарманка, – пришел лейтенант гвардии и пригласил на маскарад даму, большую лакомку. И пошла, девица, но в душе продолжала рыдать: «О, сладкая моя родина, увидимся ли мы еще…»

У входа в мясную лавку стоит Саул и дожидается своего друга Отто. Еще вчера стало ему известно, почему не открылся киоск Отто.

– Все уезжают, – бормочет он с печалью в голосе.

Дом Леви совсем опустел. Иоанна сегодня уезжает с отцом к дяде Альфреду, а сейчас и Отто собирается оставить город. Отто, который со времен Мировой войны, когда поехал привезти свою Мину из песков Пруссии, даже ни на один день не оставлял Берлина, выезжает сегодня с делегацией берлинских рабочих в Силезию, участвовать в похоронах убитых рабочих.

Переулок заполняется людьми. Раскрываются окна, и многие прислушиваются к мелодии:

Посреди строки обрывается мелодия. Косоглазый перестал вертеть шарманку и тащит на цепи обезьянку Джико. Рот Флоры закрылся. Неожиданно около Ганса Папира возникла толстая госпожа Шенке, словно все утро ожидала этой минуты. По тротуару идут Отто и Мина. Вид Отто сегодня невероятно странный. Даже Саул моргает глазами. Мина извлекла из комода черный костюм, который достался ей по наследству от отца и был свадебным костюмом Отто. Вчера она его долго чистила черным кофе, так что заблестела старая ткань печальным серым цветом. Мина не согласилась, чтобы Отто поехал в то село в Силезии в своей потрепанной кепке. Ни за что! И теперь круглый черный котелок непривычно украшает голову Отто. И даже узкие черные брюки купили вчера к поездке Отто. И он подчинился с большой радостью указаниям Мины. Не было вещи, которую он не сделал, чтобы достойно почтить память убитых товарищей.

– Отто! – идет шепоток. – Отто без кепки, как сосиска без горчицы.

– Отто. – смеется Эльза, стоя рядом с Саулом, – Отто в узких брюках, как девственница на костылях.

Саул смотрит на нее с презрением. Дружба его с Эльзой давно закончилась.

– Саул, – кричит госпожа Гольдшмит из лавки, – почему ты еще стоишь здесь? Что ты здесь потерял, а? Уроки уже начались.

Нет у Саула терпения отвечать и объяснять матери даже вкратце, в чем дело. Такие удивительные события и с такой быстротой происходят сейчас в переулке.

Никто не может понять, каким образом с такой быстротой произошли события. Возможно, мать Хейни послужила поводом этому. Неожиданно оказалась около Отто и Мины. Голова закутана в черный платок, и длинное черное пальто на ней. В руках связка сосновых веток. Она их сорвала с сосны, растущей у могилы сына, и перевязала красной и черной лентами. Замкнутым и тяжелым выглядывало ее лицо из черного платка, глаза с какой-то особой бдительностью блуждали по переулку. Эти убийственные глаза вытягивали людей из домов. Окна захлопывались сильными ударами, ноги стучали по ступенькам, двери распахивались. Домохозяйки оставляли свои плиты, люди возникали из всех щелей, извозчик, везущий огромную фуру с пивом, привязал ржущих коней к стволу дерева. Тильда, симпатичная вдова Хейни, быстро закрыла свою швейную машинку. Прошли считанные минуты, и все эти люди выстроились в длинные шеренги за Миной, Отто и матерью Хейни. Слышен был тяжелый шаг людей по всему переулку, и все они сопровождали Отто, идущего к поезду, который повезет его в эту траурную поездку. Остались лишь горбун, Эльза, Флора, Бруно, и сын их Фриц со своей ватагой. Совершенно сбитый с толку, стоит у своего подвала Ганс Папир, и от большого страха кричит – «Куклочка-пухлочка» вслед маленькой Марихен, сиротке Хейни, которая бежит во всю прыть, так, что косички ее прыгают по сторонам, и даже головы не поворачивает в сторону Ганса.

Саул идет рядом с плотником Францем. Толстая Шенке шагает рядом с матерью Хейни. Голова ее гордо закинута вверх, и ветер развевает ее седые волосы. Около скамьи процессия останавливается. Безработные прячут карты в карманы. Оборванцы из дома Христова войска спасения волочат свою рваную обувь по асфальту. У киоска застыли Густав и «друзья» Клотильды Буш.

Никто не остался на скамье. Все сняли головные уборы, обнажили головы, как будто покойники тут, среди них. Даже старики, старухи, молодые, женщины и дети, проститутки и мелкие продавцы – все сняли шапки и платки – и ветер шевелит их волосы, и все лица странно взволнованы.

У шоссе движение задерживается. Полицейские в касках, притороченных к подбородкам и с резиновыми нагайками, появились на тротуарах. Также конные полицейские патрулируют вдоль процессии, тянущейся до самого горизонта. Флаги играют на крышах домов, кричащие предвыборные плакаты бросаются в глаза по всему пути.

Демонстрация, без флагов, без плакатов, без песен, становится огромной, и впереди – Отто, Мина и мать Хейни. У Отто чемодан в руках, взгляд устремлен вперед. Голова высокой, худой Мины возвышается над всеми головами. Глаза матери пылают. Высокие здания безмолвно взирают на демонстрацию. Стены поглощают шаги, стекла отражают лица.