«Теперь я знаю, в конце концов, откуда у вас были пистолеты и гранаты», – сказал Дан, показав, что этот вопрос не давал ему покоя. – Это мне стало ясно в тот момент, когда я был вам представлен».

«И при всем при этом, ты не знаешь того, что должен знать. Не знаешь, к примеру, где хранится оружие, которым вы пользовались. Но я не собираюсь тебе это открыть. Во всяком случае, не сегодня вечером. Вы должны привыкнуть к идее, что сокрытие некоторых фактов не является оскорблением или пренебрежением. Не путайте между моим отношением к вам, и вещами, которые я обязан скрывать. От этой чувствительности, которая подходит любовным парам, когда кто-то из них скрывает какие-либо измены, вы должны освободиться, и как можно быстрее».

И он начал говорить, как знакомый нам прежде Габриэль Тирош, властным тоном, на грани команды, для которой еще не настало время. И не потому, что он этого не мог сделать, а потому, что выбирал возможность оставаться в области голосов, входящих в сознание и сердце без того, чтобы рвать ими уши командными окриками. Этот тон решительного и четкого объяснения я любил больше его улыбки, ибо не верил, что она долго задержится на его губах, а почти тут же исчезнет, уступив место выражению серьезности и решительности, которые создали власть над нами, называемую Габриэлем Тирошем.

Несколько минут спустя мы стояли перед ним, видя самих себя, за исключением, быть может, Дана и Айи, по-детски глупыми.

«До вашего вступления в «Хагану», – продолжал он, – я не мог сказать вам о том, что являюсь командиром». Но также ясно, что я не мог только для вас организовать отдельно церемонию вступления в организацию. Вы должны понять, что для этого существуют четкие и твердые правила. Существует приемная комиссия, и все должны предстать перед нею, и есть командир, перед которым все обязаны появиться. Эту церемонию прошли десятки юношей и девушек, точно так же, как и вы».

Голос его повышался с минуты на минуту, и, показалось мне, сейчас перейдет в крик. Но крика не было. Возникла пауза, в которой воцарилось безмолвие до следующего мига, когда мы услышали внезапно голос муэдзина из соседствующей с домом мечети, и звуки эти были настолько громкими, что, казалось, доносятся прямо с балкона.

«А теперь оставим в стороне эти трели обвинения и примирения, и обратимся к будущему», – сказал он, – пришло время оставить эти ребяческие занятия, и видеть, что нас ждет в жестоком мире взрослых. Ясно, что мир этот не готовит вам красивый прием»

«Вы имеет в виду то, что сейчас происходит в стране?» – спросил я с некоторым сомнением, ибо не был абсолютно уверен в изменении настроения в его голосе.

«Да, – сказал он, – я имею в виду восставшие арабские банды. Мы так еще не нашли способа справиться с ними, как положено. Они хотят нас уничтожить, или навсегда засадить за решетку, чтобы иметь возможность бесчинствовать по всей стране».

«И что делает «Хагана» против этого?» – спросил Дан.

«Пока она не в силах изменить ситуацию. – Ответил он. – В данный момент наш еврейский анклав придерживается линии обороны по всему фронту, за проволочными заграждениями, бетонными стенами, мешками с песком или землей. Единственно, что евреи посылают в сердце врага, это свет прожектора, который они поставили, на водонапорную или наскоро сооруженную деревянную башню».

Мы знали, что по всем этим вопросам у Габриэля есть особое мнение. Мы помнили его слова о том, как следует отвечать на бандитские выходки арабов. Но сердце подсказывало нам, что сейчас мы услышим более ясные и подробные ответы.

«Не думаю, что наше руководство будет долго придерживаться линии обороны. Позже или раньше все придут к старому правилу, что лучшая оборона – нападение. Но проблема в том, что мы тем временем потеряем политически, и что выиграют арабы. Если мы будем долго тянуть с контрударом, мы можем проиграть всю кампанию, и поздно будет исправить совершившееся. Но оставим это политикам».

Тут же он торопливо поправил сказанное: «Вернее, дадим политикам определенное время, чтобы они проснулись и начали действовать».

Мы чувствовали его старание говорить умеренно, не делая даже намека на то, что он старается настроить молодежь против политических лидеров. Но из общего настроя его слов поняли, что есть предел умеренности, и терпение его может истощиться, если за данное им время политики не поймут ситуацию и не изменят подход к ней.

«Но есть вещь, которую «Хагана» обязана сделать немедленно» – подчеркнул он, постукивая трубкой по столу. Немного пепла высыпалось на ковер, и я увидел, как Айя следит за тем, как он сыпется и застревает в ворсе.

«Хагана» должна подготовить штурмовые отряды, которые будут введены в действие в необходимое время. Нельзя нам тратить его на всякие пустые маневры и на игры в атаки. Теперь вам ясно, почему я не ждал до вашего вступления в «Хагану», я начал вас готовить намного раньше. Я знал, что должно произойти в будущем, и хотел выиграть время».

Он замолк на минуту, и затем добавил: «И я выиграл его».

Оглядел нас, как бы оценивая, и продолжил:

«Я получил, в конце концов, роту, которую готовил. Мы должны в будущем выпустить в горы стаю молодых волков, чтобы от каждого их завывания впадали в страх и панику бандиты в Лифте и Колонии!»