Он сделал шаг вперед, оттолкнув Энн.

— Горация, милая моя, — произнес он. — Добро пожаловать домой.

Когда он обнял ее, ему показалось, что он сжимает в объятиях тень — настолько хрупкой и тоненькой стала Горация за последние месяцы.

— О, я так рада, что вернулась, — ответила она.

Графиня пришла в себя и заговорила с дочерью:

— Как я счастлива, что вижу тебя, милая моя! Мы все о тебе очень беспокоились. Теперь, когда ты вернулась, в замке Саттон станет гораздо светлее.

— Саттон! — повторила Горация, и с губ ее сорвался горький смешок.

Элджи и графиня переглянулись: их мучили дурные предчувствия. Впрочем, по пути домой вдова, казалось, смогла взять себя в руки — но лишь до того момента, пока перед ней не распахнулись тяжелые ворота и навстречу ей не вышел дворецкий, бодро провозгласивший:

— Добро пожаловать домой, миледи!

Тогда она с горечью проговорила:

— Домой! Куда? В пустой дом. В его дом.

Энн ласково сказала:

— Но, дорогая, ведь это и твой дом.

— Что хорошего я здесь увижу? Я постараюсь избавиться от него как можно скорее.

— Но, любовь моя, ты ведь останешься жить с нами? Куда тебе идти?

— Я не знаю, это все не важно. Лишь бы подальше от этого проклятого места.

Энн хотела сказать что-то еще, но Элджи за спиной у Горации предостерегающе поднес палец к губам, и дальше все двигались в молчании.

Мысли Иды Энн наконец обратились не на себя, а на другого человека: она приветствовала сестру с искренним радушием. Но, конечно, самый театральный жест, как всегда, совершила Кловерелла. Она появилась в дверях в дорожном плаще. Рядом с ней стоял Джей с узелком и старой полотняной сумкой.

— Госпожа, — произнесла она, — дайте мне руку.

Горация повиновалась и ощутила что-то теплое и липкое. Взглянув, она увидела, что между ее стиснутыми пальцами сочится кровь.

— Так цыгане присягают на верность. Отныне и до конца своих дней я принадлежу вам. Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, миледи, дайте мне знать.

Она протянула Горации сверток в коричневой бумаге со словами:

— Храните это до тех пор, пока я вам не понадоблюсь. А когда этот день наступит, разверните эту фигурку и скажите ей: «Кловерелла, ты должна прийти ко мне».

Горация механически взяла из ее рук сверток и спросила:

— Значит, ты уходишь?

— Да, миледи. Джей уже становится взрослым. Ему теперь нужно путешествовать и много учиться, чтобы стать великим человеком.

— Великим человеком, — повторила Горация, и на ее губах заиграла тень улыбки при мысли о том, что Кловерелла так торжественно представляет себе будущее этого маленького оборванца. — А у тебя сеть на это деньги, Кловерелла?

— Нам двоим вполне достаточно, госпожа. Нам не придется просить милостыню.

Горация опустила руку в ридикюль и достала оттуда золотую гинею и белый носовой платок.

— Это было в кармане у капитана, когда он умер. Я хотела бы, чтобы ты взяла это, — и поспешно добавила: — Платок прокипятили и хорошо продезинфицировали, так что он не заразный.

Кловерелла передала подарок Джею, и он церемонно поклонился в знак благодарности. В этот момент он чем-то напомнил Горации какого-то ее знакомого, но кого именно — она так и не успела понять, прежде чем сходство исчезло.

— Что ж, прощайте, миледи. И не забывайте, что я приду, если вы меня позовете.

Вдова обвила Кловереллу руками и прижала ее к груди.

— Спасибо тебе за твою дружбу, — сказала она. Кловерелла поцеловала Горации руку:

— Долгих лет жизни и удачи хозяйке поместья!

И с этими словами она вместе с Джеем двинулась прочь от замка, по дороге, ведущей к воротам. Прежде чем окончательно пропасть из виду, они остановились и помахали на прощание. А затем они исчезли — в алых накидках, под звуки веселой флейты и топот босых ног.

Горация вошла в двери замка. Сердце ее переполняла грусть.

— Я никогда не думала, что унаследую тебя, — вслух обратилась она к дому. — Я не думала, что получу тебя от моего любимого, который лег в холодную землю. Будь я проклята, если я не избавлюсь от тебя! Я тебя продам и навеки покончу с твоим проклятием!

Камни стен эхом повторили ее слова, и первые тени сырого и безотрадного ноябрьского вечера упали на мрачный особняк.

Кэролайн Хикс сидела в своей маленькой комнатке, под парадным портретом Джона Джозефа, который она написала всего двенадцать лет назад, — но с тех пор как он умер и лег в безымянную могилу в чужой земле, казалось, миновала целая вечность. Молодая женщина разбирала утреннюю почту. Она до сих пор была красавицей, но сейчас ее лоб перерезала глубокая складка скорби, а на глазах выступили слезы. Она в десятый раз перечитывала одно и то же письмо.