— Не буду. Как ты можешь быть такой дурой? Я должна напомнить тебе, что я — гувернантка и должна подавать пример.

Кловерелла обернулась и взглянула на нее. Черные кудри рассыпались по ее плечам.

— Тогда вы должны быть более жизнерадостной. Вы же не хотите, чтобы дети выросли несчастными? — сказала она.

— Да как ты смеешь?

— Это правда, мисс. Хотя мне кажется, вам нечему особенно радоваться. Жизнь сдала вам не такие уж хорошие карты. Разве я не права?

Мисс Хасс застыла на месте, и ее единственным желанием было ударить по этому смуглому личику, смотревшему на нее с таким сочувствием.

— Что ты в этом понимаешь? Как ты смеешь говорить со мной подобным образом?

— Просто я хочу помочь вам. Вы не были созданы для такой жизни, мисс Хасс. Вы должны были стать женой помощника приходского священника и растить сыновей. А теперь… — Кловерелла запустила свою грязную руку в глубину большого кармана, — возьмите вот это.

Она вручила мисс Хасс какую-то отвратительную конфету, завернутую в рваный носовой платок.

— Что это?

— Если вы дадите это мужчине, на котором остановите свой выбор, он не сможет сопротивляться.

Гувернантка отшвырнула конфету прочь, словно это была змея:

— Кловерелла, я просто возмущена! Как ты можешь говорить о заговорах, магии и прочих нехристианских вещах?

На лице Кловереллы появилось очень странное выражение:

— О, так значит, то, что я делаю, не по-христиански? Значит, нехорошо помогать людям? Мисс Хасс, вы просто ничего не понимаете.

— Я понимаю, что нехорошо служить Сатане. На какое-то мгновение Кловерелла разозлилась:

— Я не служу Сатане, мисс. Я служу Богу, потому что Он дал мне жизнь и разум. Он дал мне возможность греться на солнышке и танцевать под флейту. Он подарил мне дыхание, мисс, и дал мне шанс овладеть Судьбой. Мне вовсе не жаль вас, мисс. Нам всем предоставляется такая возможность, а вы просто слишком заняты оплакиванием своего жалкого жребия. Ну, что же, тогда я заберу свою волшебную конфетку, и всего вам хорошего.

— Кловерелла…

— Ну?

— Можно, я ее оставлю у себя?

— Но вы же сказали, что это не годится для верующего.

— Да… Нет… Я не знаю.

Кловерелла снова сунула конфетку в руку мисс Хасс:

— Послушайте меня, вы, глупое создание. Эту вещь благословили смехом и весельем, которых дьявол не переносит. И вот что я вам еще скажу. Она не поможет, пока вы не выполните то, что от вас требуется.

— Что ты имеешь в виду?

— Научитесь быть веселой, и я обещаю вам, что это окупится сторицей. Ну, а теперь я пойду. Слишком много сказано для одного раза. Храните как следует эту конфетку, а когда встретите его, вспомните обо мне.

И Кловерелла исчезла. Флейта у ее губ издала победную трель, цыганка скрылась за деревьями, и только в ушах испуганной гувернантки продолжал звенеть ее крик:

— Прощайте, мисс Хасс!

— Нет, — сказал граф.

— Но, Джеймс…

— Энн, я сказал тебе, нет. Я не хочу, чтобы Джей-Джей здесь оставался. Ему уже давно пора устраивать свою жизнь. И потом, от него слишком много шума.

— Но его здоровье…

Граф взглянул поверх очков и нахмурился:

— Когда он перестанет пить так много, то поправится.

Граф и графиня Уолдгрейв находились в своей спальне в Строберри Хилл. Граф лежал в постели, удобно устроившись на кружевных подушках, и, как всегда, читал свою газету. А графиня сидела за туалетным столиком, расчесывая свои светлые волосы, и вглядывалась в зеркало, пытаясь обнаружить на своем лице следы прожитых лет.

Спальня была восьмиугольной формы, и ее называли «Трибуной» (это название ей дал сам Уолпол). Она находилась в одной из маленьких готических башенок замка, и Энн в порыве энтузиазма, когда она впервые вступила хозяйкой в этот дом, приказала обить стены голубым шелком. В результате получилось уютное гнездышко для любящих людей, в котором было особенно хорошо, когда за каминной решеткой весело потрескивал огонь. Она часто бывала недовольна своими детьми, которые рождались после того, как они с графом приятно проводили время в спальне, обитой голубым шелком, но сейчас она не могла допустить ни малейшей шутки со стороны графа.

— А знаешь, Джеймс, — сказала она, глядя на себя в зеркало, — ты кажешься таким старым, когда сердишься. Я всегда стараюсь сохранять спокойствие — так я выгляжу гораздо привлекательней.

— В самом деле? — произнес граф, не глядя на нее.

— Да, и кроме того, верно говорят, что глаза — это зеркало души. А если человек все время хмурится и косится, то нельзя обвинять людей, которые думают о нем, что в глубине души он скрывает что-то темное и дьявольское.

— Верно.

— Я от всей души надеюсь, что никто из детей не унаследовал от тебя этой привычки. Конечно, я не могу помешать бедному Джей-Джею вредить себе… Ох, подумать только, что с ним будет, когда он останется один!.. Но что, если тебе начнет подражать кто-нибудь из девочек? Мне страшно даже думать об этом.

— В самом деле.

— Да ты меня совсем не слушаешь.

— Слушаю. Ты сказала, что Джей-Джею не стоит оставаться в одиночестве при таких привычках, а я на это отвечу, что сейчас этот юный негодник окружен девицами легкого поведения и спиртными напитками и днем, и ночью. В Нэйвстоке ему будет прекрасно.