— Хы! — усмехнулся Ануфриев. — Зачем торговаться? В урмане зверья полно, стреляй знай, да ешь.

— Так оно, да видишь, пока не у шубы рукав. Пришли только.

— А что больно рано пришли?

— Снег стаял, чего ждать? Это вам оленей хоть зимой, хоть летом паси, а с телятами другое дело. Раньше угонишь — больше нагуляют.

— Верно, — кивнул Ануфриев.

Саша вытащил из печи ведро с горячим чаем, насыпал на стол кучку сахара. Борковский налил чай в кружки. Яков Матвеевич шумно прихлебывал чай, обхватив кружку ладонями, экономно, помаленьку откусывал сахар. Зубы его не отличишь от сахара, такие же белые, ровные. Санчик так и не подошел к столу, сидел у печи, прислонившись спиной к теплым кирпичам, неторопливо потягивал чай, слушал.

— Худо, говоришь, с харчами? — переспросил Яков Матвеевич. — Добывать надо мяса. Лося на примете близко нет — лицензия на него у меня в кармане, зато медведь есть. Можно добыть. Его все равно убирать надо, недалеко от нашего становища живет. Медведица, при ней медвежата. Подрастут медвежата, она придет за оленями.

— Да как придет, уже приходил, это она оленей отбила, — неожиданно и азартно вмешался в разговор Санчик. — Ануфриев хоть и штарый, а шибко недогадливый....

Яков Матвеевич кашлянул в кружку.

— Верно, Санчик. До седых волос дожил Ануфриев, а ума не накопил... Давай, ты и стреляй, пособи ребятам.

— Ладна, — согласился Санчик.

На этом и порешили. Ануфриев останется искать потерянных оленей, Санчик поедет стрелять медведицу. Но кто-то должен ехать с ним. Серафим Амвросиевич изучающе, будто первый раз видел, посмотрел сначала на меня, потом медленно перевел взгляд на Патокина. И сказал твердо:

— Вы поедете. Смотрите в оба и без мяса не возвращайтесь...

Борис не вставал. Щеки его розовели румянцем, из груди вырывались частые шумные вздохи. С гостями никто не заметил, никто не подумал, почему он лежит.

Я склонился к нему.

— Ты что, старик, всерьез занедужил?

— Это тебе показалось, — прохрипел Борис. — Давай поезжай, да не забывай наказ. Ребята не должны голодать. Понял? Вот и все. Отваливай!

Не очень радовало такое напутствие. Я знал: Борис тяжело болен. Не помогла, видать, баня. Вспомнились его слова, сказанные еще в начале пути: «Ты пойдешь дальше, с Абросимовичем, с ребятами, а я останусь»... И потом, на Усть-Осиновке: «Я дойду до Кваркуша»... И вот — дошел. И слег.

Но раздумывать было некогда: Санчик встал, потянулся за котомкой.

— Крепись, дружба, — сказал я, хотя знал, что такие ободрения только бесят Бориса.

— Сам крепись! — взъелся он и оттолкнул меня горячей рукой.

Как ни урослив, как ни упрям был Петька, но я решил ехать на нем. Молодой конь выделялся отменной силой и выносливостью, а это главное. Александр Афанасьевич оседлал Машку, сел в прямом смысле на своего любимого конька. Длинношерстная, коротконогая Машка унаследовала от предков, шустрых, нестомчивых монгольских лошадок завидную резвость и неприхотливость. А путь нам предстоял не из легких, чуть не в тридцать километров, в непогоду, по вершине хребта.

Надо было спешить, и Санчик тоже поехал на лошади, на голенастом гнедом мерине, уже побывавшем на Кваркуше в прошлое лето. Пастух узнал эту быстроходную лошадь и попросил ее.

В последнюю минуту вышел на улицу Борис, содрал с моей головы кепку и напялил кожаную шапку. Это было единственное, что мы взяли из дому по совету Абросимовича из «теплых вещей». Уже дорогой я нащупал в кармане плаща детские вязаные варежки.

Сразу за «Командировкой» кони круто полезли в гору, глухо постукивая по камням подковами. Вокруг клубились тучи, и все та же невидимая глазом водяная пыль беспрерывно оседала на землю. Плащ быстро намокал, влажнели лицо и руки.

Где-то вверху гулял ветер, но здесь было тихо. Лишь иногда ветер свежей стремительной струей врезался в кипень туч, рассеивал их, и тогда впереди призрачно проявлялся мшистый, усыпанный камнями подъем.

Стороной бежали все три наши собаки. Санчиковы Север и Соболь уже смирились с Шариком и терпели его. При малейшей стычке он падал наземь и с заискивающим повизгиванием раболепно вытягивался у их ног. Север и Соболь — родные братья. Они до того похожи друг на друга, что отличить их просто невозможно. Одетые в пышные шубы, блестяще-черные, с белыми манишками, подтянутые, бодрые, они неустанно рыскали в зарослях кустарников. Псы очень дружны, всегда вместе и на любую из двух кличек прибегают одновременно.

Чем выше мы поднимались, тем больше рассеивался туман, становилось светлее. И вот на какой-то высоте тучи расступились, и мы увидели чистое небо.

— Шкоро шолнышко будет! День будет! — воскликнул едущий впереди Санчик.

Проехали еще немного, и туман совсем поредел. Широко открылись окрестности. Зеленые, синие, а дальше голубые и уж совсем дымчатые горы гигантскими цветными дюнами уходили к горизонту и незаметно терялись, сливаясь с далью. Беспредельная ширь навевала чувство потерянности, оторванности от мира, мешала сосредоточиться, и я на какое-то время закрыл глаза. А когда открыл, увидел Кваркуш в новой, еще более прекрасной яви.