— Где и чем ты жил? — спросил князь.

— Пока деньги были — ел в корчмах, а ночевал в ближайших лесах. А вот дошедши до самой крайности, явился к светлейшему князю просить отправить меня в отечество.

— Как же настоящее имя твое?

— Иван Тревогин.

— Гм... Тревогин... Тревогин, — бормотал князь, о чем-то размышляя.

У князя была инструкция из Санкт-Петербурга, предписывающая отправлять таких бродяг в Россию самым скорым временем и легчайшим путем, то есть морем, чтобы они праздно не шатались и чего худого в чужой стране не сделали. И направил князь бродягу-матроса жить до ближайшего корабля в пансион к аббату Ванье.

Через несколько дней аббат Ванье докладывал князю, что «сей бродяга поведение оказывает весьма скромное, весьма смышлен и имеет большие знания, и оказал большое любопытство к приобретению новых знаний. Про него в пансионе сказывают, что он хочет прочесть всю Королевскую библиотеку».

«Все сие продолжалось в таком порядке от февраля месяца почти до исхода апреля», — продолжает свою реляцию государыне князь Барятинский.

А потом началось вот что.

В пансионе жил некто Дубровский, который имел любопытство собирать монеты. В одно утро, перебирая их, он приметил, что нескольких серебряных монет недостает. Однако ж он промолчал об этом.

Потом пропал у него кошелек с тридцатью шестью ливрами и несколько серебряных чайных ложечек.

Потом у церковника Библицкого исчезла серебряная медаль, выбитая в честь славного и достопамятного мира Кенаржийского.

Потом у содержателя пансиона стали пропадать столовые серебряные ложки и того же металла стаканы. Словно завелась сорока-воровка, зачарованная мутным блеском дорогого металла. Похитителя интересовало только серебро, другого он ничего не брал.

В пансионе всегда была «великая верность и спокойствие, и хозяин на домашних людей подозрение взять не мог.

— Не Тревогин ли? — спрашивал князь.

— Иван Тревогин образа жизни своей нимало не переменил и ведет себя с равной скромностью, как и сначала, — доложил хозяин пансиона князю.

Заключили, что такое воровство делается от посторонних людей.

Но вот в один из майских дней в пансион пришел известный золотых дел мастер и продавец алмазов мсье Вальмон и спросил, может ли он видеть молодого человека по имени Жан Тревога.

— Вы хотели бы видеть мсье Тревогина? — переспросил аббат Ванье. — Его сейчас нет дома.

Тогда мсье Вальмон спросил у аббата, каково состояние мсье Тревогина и можно ли ему дать кредит, потому что оный господин заказал крупную работу в 100 луидоров, и мастер не хотел бы начинать работать, не зная, может ли этот человек заплатить такие деньги.

Ювелир поведал, что Тревогин принес ему рисунки цепей орденских и сами знаки и звезды к ним, сказав, что имеет поручение от одного азиатского принца по оным рисункам сделать для пробы все эти регалии из восточных хрусталей и разноцветных камней.

— Я сказал Тревогину, — продолжал ювелир, — что надобно вылить сначала свинцовые формы, и потребовал у заказчика задаток. И вот что он мне дал вместо денег. — Мсье Вальмон вынул из кармана серебряную медаль и показал ее аббату Ванье.

Это была та самая пропавшая медаль на заключение славного мира Кенаржийского.

— Да, позабыл вам сказать: приказано было мне сделать посредине ордена образ святого Иоанна Многострадального, закопанного по пояс в землю, и под ним на белой финифти надпись литерами золотыми.

Аббат Венье словно онемел от изумления и только вертел в руках злополучную медаль.

— «Я еще закажу вам скипетр и державу», — сказал мне тогда мсье Тревогин, и взяв у меня карандаш, на малом лоскутке бумаги оные в малой пропорции начертил. — «Я вам принесу большие рисунки, а теперь только для того эскиссирую, чтоб осталось в вашей памяти, каким оным быть. Вы, конечно, не будете сожалеть, если работа ваша понравится моему государю. Мне же теперь нет с вами больше времени оставаться, я должен иметь свидание с нашими банкирами и оттуда идти к мастерам, которым заказаны мною делать инструменты для битья монет».

В этот же день аббат Ванье был у князя Барятинского и долго не выходил из его дворца. Уже зажгли свечи, когда князь решил, что надобно пока не трогать Тревогина, а посмотреть, что будет происходить дальше.

Дальше — пуще. К князю пожаловал архитектор квартала Сен-Жермен, который рассказал, что явился к нему некий россиянин, как комиссионер одного азиатского владетеля, которого назвал государем над всеми казаками, который вскоре будет в Париже и желает иметь здесь свой покой и удовольствие. И этот россиянин дал мне чертежи дома.