Сталинистская традиция утверждала, что эти изменения в сельском хозяйстве и частном ремесленном производстве означают уничтожение последних остатков несоциалистических элементов в корейской экономике, что должно привести к быстрому развитию общества в направлении зрелого «полного социализма». Эти изменения усилили давление, которому подвергалось население страны, но, насколько это известно, эти реформы не встретили значительного сопротивления снизу.

Эту политическую пассивность масс можно объяснить несколькими факторами. Самой очевидной, хотя, возможно, и не самой значимой причиной можно считать тот жесткий и эффективный политический контроль, который власти осуществляли над населением страны, решительные и умелые действия тайной полиции, осуществлявшиеся при поддержке партийных и государственных структур. Действительно, с 1957 г. признаки «затягивания гаек» были налицо.

Важной частью кампании по ужесточению контроля над обществом стали показательные суды над «южнокорейскими шпионами и диверсантами», а также «предателями», сотрудничавшими с южнокорейской и американской армией во время короткой оккупации Севера «силами ООН» в октябре-декабре 1950 г. Целая волна таких процессов прошла в 1957 г., причем они весьма широко освещались в печати и зачастую проходили при большом стечении публики. Например, один из первых процессов такого рода, который проходил в Верховном Суде в декабре 1956 г., собрал 1300 зрителей! [362] Северокорейская печать очень часто писала о подобных процессах на протяжении первой половины 1957 г. Наказания отличались суровостью, обычной практикой стали смертные приговоры [363] .

Обычным явлением стали и обвинения во «вредительстве», которые обычно выдвигались против инженерно-технического состава. Так, на заводе механического оборудования, которые строили при венгерском техническом содействии в Кусоне, в 1958–1959 гг. по обвинению во «вредительстве» было арестовано несколько инженеров. Один из них совершил самоубийство в тюрьме, а остальные предстали перед судом в декабре 1958 г. Естественно, они признали все обвинения — в частности, им приписывались планы убийства работавших на объекте венгерских специалистов [364] .

Известно, что в это время сеульские власти активно отправляли на Север своих агентов, так что некоторая часть осужденных за шпионаж могла действительно быть связана с лисынмановскими спецслужбами. Вряд ли мы когда-нибудь с полной точностью узнаем, кто из обвиняемых на деле был агентом южнокорейской и/или американской разведки. Судя по опыту сталинского Советского Союза и маоистского Китая, можно предположить, что лишь меньшинство осужденных действительно были как-либо связаны с правительством Южной Кореи. Показательные судебные процессы, публичные казни и постоянные призывы к «революционной бдительности» определяли общую атмосферу в стране. Пресса объясняла, что либеральные послабления предыдущих лет причинили серьезный ущерб делу корейской революции: «[Некоторые кадры] неправильно поняли и исказили… политику партии, нацеленную на продолжение революции. Враждебные элементы, те, кто совершил серьезные контрреволюционные преступления или явные попытки контрреволюционных действий, тем не менее, поступают необдуманно, прямо отрицая это [причастность к контрреволюционным акциям] или убеждая в своем раскаянии. Такая потеря бдительности представляет немалую угрозу для нашей революции» (из статьи, опубликованной в ежемесячнике «Кынлочжа» в июле 1957 г.) [365] Та же статья утверждала, что «революционную бдительность» необходимо проявлять и в связи с недоразоблаченными «фракционерами»: «Мы должны усилить нашу бдительность в отношении оставшихся фракционеров, [которые] могли сохраниться в нашей партии и препятствовать ее деятельности» [366] .

30 мая 1957 г. президиум (политбюро) ЦК ТПК принял резолюцию, которая называлась «О превращении борьбы против контрреволюционных элементов в общепартийное и общенародное движение». Резолюция эта была связана именно с развернутой весной 1957 г. кампанией по борьбе со шпионажем, однако сейчас очевидно, что этот документ имел исключительное значение для всей последующей истории КНДР. Именно эта резолюция легла в основу окончательного разделения всего населения страны на несколько десятков наследственных социально-политических категорий — печально известной северокорейской системы «сонбун». Каждый житель КНДР в зависимости от своего происхождения, своей деятельности до 1945 г. и своих заслуг (или прегрешений) перед режимом включался в одну из многочисленных групп, которые со временем приобрели наследственный характер. В конечном счете эта классификация стала отличительным признаком северокорейской социальной структуры. Грандиозная полицейско-бюрократическая работа по анализу семейных связей и биографии всего населения страны и его последующего формального разделения на 51 группу потребовала немало времени и была завершена только в начале 1970-х гг., но первые серьезные попытки в этом направлении были предприняты именно в 1957 г.

Другим важным политическим решением было введение «системы ответственности пяти семей» (кор. о хо тамдан чже). Эта система, впервые введенная в июле 1958 г., со временем превратилась в систему инминбан («народные группы»), которая является еще одной уникальной особенностью современного северокорейского общества [367] . В соответствии с этой системой каждый северокореец входит в такую «народную группу» вместе со всеми своими соседями, причем глава «народной группы» имеет немалые полномочия по контролю над повседневной жизнью ее членов. Объединение-«пятидворка» еще не являлось полным аналогом позднейших групп «инминбан», но оно уже отвечало за идеологическое воспитание и «политическую надежность» своих членов, а также предоставляло людей для разного рода мобилизационных кампаний. У таких низовых групп круговой поруки, во все времена являвшихся эффективным инструментом контроля над всем населением, было множество прообразов в истории Восточной Азии, но вот в советской традиции их аналоги практически отсутствовали.

Примерно в то же время правительство начало принудительное переселение «ненадежных элементов» в отдаленные горные районы страны (печально известное Постановление Кабинета Министров Nq 149) [368] . 1958–1959 гг. были периодом крупномасштабных чисток среди простого народа, эпохой, когда стала развёртываться, пожалуй, самая масштабная «охота на ведьм» в истории Северной Кореи.

Ё Чон — один из сторонников яньаньской фракции, сумевший впоследствии бежать в Китай, вспоминал: «1958 и 1959 гг. были бесконечным кошмаром и для меня, и для всего народа. День заднем люди жили как в страшном сне» [369] . Понятно, что похожим образом можно описать чувства большинства советских партийных кадров в разгар сталинских репрессий или же чувства китайской партийно-государственной элиты во время «культурной революции». Даже если упоминание «всего народа» в данном контексте и было некоторым преувеличением, представители элиты — партработники, генералитет, интеллигенция и вообще люди с «сомнительными связями» и «сомнительным прошлым» имели все основания, чтобы воспринимать сложившуюся ситуацию именно таким образом.

Из-за специфики доступных на настоящий момент источников мы лучше осведомлены о чистках среди партийных лидеров, чем о массовом терроре. Однако имеющиеся данные свидетельствуют, что к концу 1950-х гг. массовый террор тоже усилился и достиг беспрецедентных масштабов. Недавно обнаруженные материалы впервые предоставляют нам сведения о масштабах репрессий. В феврале 1960 г. Пан Хак-се, министр внутренних дел КНДР, сообщил советскому дипломату, что в ходе кампании с октября 1958 по май 1959 г. северокорейские спецслужбы «разоблачили» приблизительно 100 000 «враждебных и реакционных элементов». Чтобы в полной мере оценить масштаб этой статистики, надо вспомнить, что число врагов, «раскрытых» северокорейскими спецслужбами в период с 1945 (или 1948 г. — текст можно понимать двояко) по 1958 г., тоже составило 100 000 человек! [370] Иными словами, всего за девять-десять месяцев 1958–1959 гг. преследованиям по политическим мотивам подверглось больше людей, чем за первые десять или даже тринадцать лет северокорейской истории. Цифра окажется еще более впечатляющей, если мы вспомним, что в 1945–1958 гг. в Северной Корее общество отнюдь не было демократическим, что это были годы «зависимого сталинизма». Кроме того, это десятилетие было отмечено кровавой войной, когда особо жесткие меры безопасности были необходимы. И тем не менее эти бурные годы оказались менее жестокими, чем конец 1950-х гг. Пан Хак-се сказал своему собеседнику, что только малое число судебных процессов завершалось казнями, а большинство «реакционных элементов» приговаривались к «перевоспитанию». Однако несложно догадаться, что подобное «перевоспитание» на практике означало отправку в лагеря. Не случайно, именно эти годы стали временем, когда была создана современная северокорейская система лагерей — в более ранние времена просто не существовало необходимости в том, чтобы размещать такое количество политических преступников. Опять-таки не исключено, что на проведение данной кампании существенное влияние оказали события в Китае, где также начались широкомасштабные преследования «правых».