Во всяком случае, нам хотелось в это верить…

Массовое захоронение в Чечне. (Эдди Опп/Коммерсантъ)

“…имелись доказательства существования эскадронов смерти, массовых зверств, расстрелов, похищений и пыток — сотни эпизодов”.

Ачемез Гочияев (справа) и фоторобот террориста с ул. Гурьянова

“Трепашкин обнаружил, что фоторобот, обнародованный сразу после взрыва, вскоре исчез из обращения. Вместо него появилось паспортное фото Гочияева”.

Грозный, 19 августа 2002 года. Неподалеку от штаба федеральных сил в Ханкале ракетным огнем повстанцев сбит гигантский транспортный вертолет МИ-26. Погибло 119 военных — самая высокая цифра ежедневных потерь федералов за три года войны.

Для Саши с Мариной, Бориса с Путиным, Ахмеда Закаева, меня и всех остальных участников этой истории война в Чечне была в каком-то смысле общей координатой, задним планом, на фоне которого разворачивались события, строились и рвались отношения, играли страсти и плелись интриги. В Чечне погибла российская демократия. Из-за Чечни начался конфликт Бориса с “партией войны”, втянувший Сашу в водоворот кремлевских интриг. Из-за Чечни Путин поссорился с Западом. Для чеченцев эта война стала национальной катастрофой — гибелью четверти населения, крушением надежд на независимость, разочарованием в западных ценностях и ростом исламского экстремизма.

Чечня стала питательной средой, на которой взросли темные силы, стоявшие, по мнению Саши, за всеми злодействами российской власти, от взрывов домов до его собственного отравления. Из сострадания к жертвам чеченской бойни выросла Сашина дружба с Ахмедом Закаевым.

Закаев приехал в Англию в декабре 2002 года, через полтора месяца после того как его арестовали а затем отпустили в Дании по российскому запросу в связи с захватом театра на Дубровке. Его прибытие и сотрудничество с лагерем Березовского под крылом у британцевпревратило Лондон в глазах Путина в легитимный театр военных действий. Нейтрализация “вражьего гнезда” стала боевой задачей. Поначалу Россия просила выдать Ахмеда и Бориса по-хорошему. Отказ в экстрадиции вызвал в Кремле истерику; британцев обвинили в “лицемерии и двойных стандартах”. Когда стало ясно, что законные способы исчерпаны, настала очередь “активных мероприятий”.

В АВГУСТЕ 2002 года, месяца за полтора до захвата театра на Дубровке, я организовал встречу Закаева с Иваном Рыбкиным, бывшим спикером Госдумы и секретарем Совбеза, который когда-то вместе с Борисом готовил мирный договор с чеченцами. Рыбкин был одним из немногих российских политиков, которые еще осмеливались перечить Путину. Но, согласившись на встречу с Закаевым, он перешел все границы, бросил Путину прямой вызов.

Чеченский конфликт к тому времени пришел к патовой ситуации. Федеральные силы контролировали большую часть территории, но только днем. По ночам республика переходила под контроль повстанцев, у которых в каждой деревне была своя подпольная группа. Партизаны изматывали федералов, минируя дороги и устраивая засады. В российских политических кругах, и в армии росло недовольство войной.

Зверства российских солдат по отношению к гражданскому населению ослабили влияние умеренного президента Масхадова в пользу радикала Шамиля Басаева, угрожая превратить весь Северный Кавказ в рассадник исламского экстремизма. Масхадов продолжал взывать к Западу, чтобы тот склонил Москву к переговорам, давая понять, что готов к компромиссу и больше не настаивает на полной независимости. Западные правительства, опасаясь, что чеченский кризис лишь раздувает огонь джихада во всем мире, надоедали Путину увещеваниями согласиться на переговоры. Кремль, в свою очередь, настаивал, чтобы Запад признал Масхадова террористом. Тем временем двое масхадовских посланников, Ахмед Закаев в Европе и Ильяс Ахмадов в США, свободно передвигались по миру, встречаясь с депутатами парламентов, устраивая пресс-конференции и выступая с лекциями.

Призывы к переговорам выводили Путина из себя. С самой первой минуты это была его война, и он не мог допустить иного исхода, кроме полной победы. Что уж говорить о генералах, совершивших военные преступления. Любая договоренность с Масхадовым казалась ему унизительным поражением; ему нужна была безоговорочная капитуляция. Он лично руководил этой войной и эмоционально воспринимал все, что имело к ней отношение. Журналисты знали, что вопросы о Чечне мгновенно выводят президента из равновесия. Время от времени его эмоции вырывались наружу. Как-то французский журналист спросил на пресс-конференции: “Не кажется ли Вам, господин президент, что заодно с терроризмом вы ликвидируете гражданское население Чечни?”

Тут Путин побледнел и потерял самообладание.

“Если вы хотите совсем уж стать исламским радикалом и готовы сделать себе обрезание, то я вас приглашаю в Москву, — набросился он на француза. — У нас многоконфессиональная страна, у нас есть специалисты и по этому вопросу. И я порекомендую ему сделать эту операцию таким образом, чтобы у вас уже больше ничего не выросло”.

Трудно было представить себе больший раздражитель для Путина, нежели призыв к миру с чеченцами.

16 АВГУСТА 2002 года информационные агентства сообщили, что Иван Рыбкин, бывший секретарь Совбеза и спикер Госдумы, наперекор официальной линии Кремля встретился в Цюрихе с представителем сепаратистов Ахмедом Закаевым, чтобы обсудить пути урегулирования конфликта. Используя курьеров и шифрованные сообщения, нам удалось сохранить подготовку встречи в тайне. Встретив Рыбкина в цюрихском аэропорту, я отвез его в отель “Савой”, где ждал Закаев.