Шрифт:
Такая же полосчатая лента на 36-й странице кодекса Нутталь тоже — как символ хромосомы — является, думаю, эквивалентом человека. Это прямо означает, что в Древней Мексике первичной, исходной формой Пернатого Змея считали именно раздваивающуюся ленту — по-современному хромосому.
Но — бедняга Кецалькоатль! Потрясенный открытием, лишенный покоя, он, каявшийся и постившийся до сих пор в своей обители — ибо чем же еще, как не постом является прозябание без земного тела, пусть даже в самой химически сложной структуре клетки, — поддается увещеваниям богов-созидателей. Он позволяет им соблазнить себя бокалом pulque и, одурманенный, угощает напитком прекрасную Кецальпетатль, после чего, опьянев, они уже совсем по-человечески проводят вместе ночь.
«Когда рассвело, — продолжаю читать я, — они очень смутились; растаяло сердце его. И сказал Кецалькоатль:
— Я, о, несчастный!
И запел жалостливую песню, которую сложил на прощание:
«Плохо заканчивать день вне дома своего. Слишком трудным и опасным считал я, чтобы отсутствующие так раскисали здесь. Пусть существует и поет только тот, у кого есть земное тело. Меня не угнетает лакейская работа».
Когда Кецалькоатль запел, все его пажи загрустили и заплакали. И тут же запели:
«Еще не обогатились в чужом доме наши господа. Нет у Кецалькоатля шапки из драгоценных камней. Древо чисто, может, только местами. Вот оно, здесь. Мы плачем»».
Кецалькоатль принял решение уйти, увидя самого себя, точнее свое предназначение. Ведь он был змееподобным созданием — на языке науки, мотком нитей с генетической «записью», которую надлежало реализовать в живое, видимое. Узнав об этом, он с отчаянием сказал:
«Пусть существует и поет только тот, у кого есть земное тело». (В этой фразе я увидел констатацию того, что у него такого тела еще нет.) Тем не менее он решил пожертвовать своим покоем, покинуть свой невидимый мир, принять человеческий облик, а вместе с ним и «лакейскую», рабскую работу и забвение в pulque, пении и плотских радостях…»
«Древо чисто, возможно, только местами», — предупредили пажи. Они пели, по моему убеждения, о куауипыь (cuahuitl) —«цветущем дереве», иными словами — о Древе Жизни. И верно, подумал я, реальная земная, телесная жизнь— ее и олицетворяет это древо — не свободна от грязи. Не зря ведь сокрушаются Кецалькоатль и его пажи, прощаясь со своим чистым, невинным состоянием — если научно: с существованием в виде генетической информации в полосчатой ленте.
«Когда кончили пажи петь, сказал им Кецалькоатль:
— Довольно, почтенные пажи. Покидаю я это место, ухожу. Прикажите, пусть сделают для меня каменный ящик.
Немедленно вырубили ему ящик из камня. И когда кончили его вырубать, уложили в него Кецалькоатля. Только четыре дня лежал он в каменном ящике. Когда почувствовал себя хуже, сказал своим пажам:
— Достаточно, почтенные пажи. Замните, где удастся, и спрячьте богатства и приятные вещи, которые мы открыли, и все наше добро.
Тут пошевелился Кецалькоатль, встал, призвал всех своих пажей и заплакал вместе с ними. Потом отправился в Тлиллан Тлапаллан на место сожжения…
Говорят, что… прибыв на небесное побережье божественной воды, остановился он, заплакал, надел свои украшения, взял свои регалии из перьев и свою зеленую маску… когда он уже приоделся, то сам разжег огонь и спалил себя… Говорят, что когда он сгорел, тут же вознесся его пепел, и, чтобы его увидеть, явились все драгоценные птицы, которые взмывают и навещают небо… И увидели в тот момент, когда догорел пепел, взмывающее сердце Кецалькоатля.
Видели, пошло оно на небо и ступило на небо. Старики говорили, что превратилось оно в звезду, которая восходит на рассвете, и говорят еще, что появилась она, когда умер Кецалькоатль, которого поэтому называли Господином Рассвета. Говорили, что когда он умер, то не появлялся только четыре дня, потому как находился меж мертвых, а также, что четыре дня запасался стрелами, из-за чего через восемь дней появилась большая звезда, которую зовут Кецалькоатль. И добавили, что тогда-то он вступил на престол как Господин».
«Прибыв на небесное побережье божественной воды…» — повторил я. А перед тем был вопрос, обращенный к Тескатлипоке: «Откуда ты приплыл?» В этих двух фразах, подумал я, скрывалось указание на то, что местом обитания, оставленным богом, была жидкая среда, скорее всего океан «живой воды», той самой, которая заполняла «драгоценный сосуд», — живой субстанции, текущей во всех клетках мира.
Такое прочтение этих строк легенды прекрасно подтверждается мифами многих племен. Например, тем, которого касается Эдуард Зелер в комментарии к кодексу Борджиа:
«Серия изображений, описывающих переход из места рождения тольтекского племени, осевшего в Мичкоане. Эти картинки находятся на так называемом «Полотне из Хукутакато»… Рисунок показывает, как племя выходит из чальчиуитль апаско (сЬакМиШ аразсо), совуда драгоценного камня, места своего происхождения и происхождения человечества, как пересекает море и прибывает в Чальчиккуайекан, то есть на побережье Веракрус. Море изображено на линии раздела первой и второй картинок в виде чего-то вроде пернатого змея, из которого выходит человек. Одних членов племени переносит на другой берег стадо из девяти черепах, другие пересекают море на собаках».
Итак, сутью этого мифа тоже является утверждение, что люди вышли из «драгоценного сосуда» — яйца, из его жидкой среды, что одно вышло из оперенного змееподобного, сходного со стилизованным изображением хромосомы. Быть может, тут и отзвук древнего знания о том, что жизнь зародилась в море…
Наверняка, сказал я себе, то, что Кецалькоатль увидел в зеркале, вовсе не было, как полагают исследователи, истощенным телом аскета, кающегося грешника. Да нет, его отражение ничем еще не походит на тело, а являло лентообразное существо, которому Тескатлипока еще только собирался «дать тело», высвободив к жизни содержащуюся в нем генетическую «запись». В этом исключалась божественная интрига богов!
А продолжение? Вот картинка с 47-й страницы кодекса Виндобоненси.
Здесь Кецалькоатль изображен уже в виде человека— существа, обладающего сознанием, на что указывала его мифическая маска Эекатля, владыки ветра и духа; на плечах он держит небо или, точнее, его границу, составленную из повторяющихся символов планеты Венера. Именно его, это небо, и должен был он пересечь, изгнанник по мифу. «Небесное побережье божественной воды…» Все сразу вставало на свои места! Над «берегом неба» мы видим и божественные воды! Лазурный поток с символами клеток на гребнях волн тот же, что на 36-й странице кодекса Нутталь омывает корни Древа Жизни. А в его русле, как и там, те же символы прорастающих клеток: яйцеклеток и сперматозоидов.