Шрифт:
Если бы после всех своих размышлений, думал я, во мне проснулись сомнения в возможности отрыва понятия греха от сферы этики, то я смог бы с чистой совестью ответить себе: да, возможно! То, что своим грешникам предписывали племена, религии, церкви, начиная со всевозможных форм табу и кончая десятью христианскими заповедями, в своем истоке не имело целью ничего иного, кроме сохранения здоровья тела за счет принудительной гигиены и правильного питания, либо избежания наследственных отклонений путем запрета супружеских связей в кругу родственников, либо же, наконец, поддержания общественного порядка и неколебимого авторитета и влияния жрецов.
Так что подавляющая часть наказов, проповедуемых во всем мире и во все эпохи, изначально напрямую касалось прежде всего тех или иных проблем тела, а отнюдь не души, из чего легко было сделать вывод, что именно тело для богов-вершителей имело существенное значение, и первейшим грехом было любое действие наперекор законам природы.
Я рассуждал так: человек зачинается в лентах ДНК. В таком состоянии он абсолютно безгрешен. Чистая информация о строении белков — сама невинность, белизна белее снега. Даже если в информации и содержатся какие-либо отклонения, а это случается, например, вследствие механических повреждений молекулы нуклеиновой кислоты, то до той поры, пока они не реализованы в теле, они остаются чем-то совершенно невинным, ибо бездействующим и неопасным.
Но все изменяется в тот момент, когда яйцеклетка начинает делиться и, реализуя информацию, почерпнутую из двойной гелисы, синтезировать белки и строить тело. Ошибки «записи», неточности копирования генов, то есть отклонения от «плана», начинают умножаться. Они нарушают основную идею, не соответствуют информативной «записи» человека. Стало быть, так называемый грех порожден уже на отрезке между лентой ДНК с генами и синтезированной на их основе белковой цепочкой. В результате человеческое тело оказывается настолько далеким от «указаний» богом-хромосомом в яйцеклетке, что человек становится прямо-таки скопищем отклонений — грехов. Деформации тела, функциональные расстройства организма, недоразвитость органов и психики…
Ну а хоть что-то в древних мезоамериканских источниках может подтвердить подобный подход к проблеме? «Пополь-Вух» приводит такие мифические слова богов-создателей человека:
«Так давайте же попытаемся создать послушных, исполненных почтительности существ, которые бы кормили и поддерживали нас… Из земли, из грязи они сделали человеческую плоть… Чтобы появились существа, которые взывали бы к нам, молились бы нам»
Разве эти слова из мифа не совпадали своим видением неба как сферы, низведенной на землю и образующей здесь проявление всяческой живой субстанции, а богов — как самих жизненных процессов? Ибо каких еще других богов должен был кормить человек? Такую потребность в якобы всемогущих богах можно было вернее понять, допустив, что наши создатели жили в нас самих, в наших телах. И об этом ясно говорит книга «Чилам-Балам» из Чумайеля:
«…Добрые люди? Моя одежда, мой наряд, сказали боги. Это известно, это ведомо каждому».
Вот так-то! Мы были и остаемся нарядом для богов! Таким образом, их наказы шли изнутри тела, где, закодированные, они почивали в хромосомных лентах. А требование послушания, верности, согласия с богами были требованиями следовать указаниям генов.
Одним словом, так понимаемый грех был не чем иным, как отступлением от генетического образца. Образцом же несоизмеримо более ранним, нежели страницы заповедей морали, была формула эталона, «записанная» генетическим кодом.
Кецалькоатль, пошедший на то, чтобы, на языке науки, преобразовать себя из информационного кода в плоть, тем самым взвалил на свои плечи все ее тяготы.
Лоретта Сежурне пишет, по сути, о том же:
«Абсолютная чистота царя (Кецалъкоатля) относится к его состоянию как планеты, когда он еще не был ничем, а только светом. Его грехи и угрызения совести соответствуют состоянию материализации этого света».
Возникший человек уже с самого начала не соответствовал генотипу, заложенному в хромосомах, а значит, не выполнял божеских предначертаний, изначально был обременен первородным грехом. Потом были отход от звериного состояния и пробуждение сознания. Кецалькоатль принял облик Эекатля, Владыки Вера и Духа. Тут он и обрел возможность распознавать грех, а стало быть, грешил, в связи с чем грех становится определеннее. И только сознание давало надежду вновь приблизиться к образцу, к согласию с природой, и даже подняться на высший, быть может, не подвластный телу уровень жизни — развивая миф: к новому, еще неведомому воплощению Кецалькоатля.
Итак, пришло время спросить себя: кем же, по моему убеждению, был бог Кецалькоатль? Мне пришло в голову, что проще было бы это сделать, подойдя с другой стороны: выяснить, кем он не был…
Итак, Кецалькоатль не был собственно двойной нитью гелисы ДНК с генетической «записью».
Не был он буквально мотком этих нитей, хромосомой — то змеевидным и покрытым петлями, то палочкообразным полосчатым созданием.
Не был он исключительно сутью генетической «записи», образующей комплексную информацию о человеке, то есть его генотипом.
Не был он только человеческим телом, реализованным по этой «записи», то есть фенотипом.
Не был он и только сознанием, разбуженным в этом теле.
А был он всем, всем этим одновременно. Кецалькоатль был олицетворением происходящего в природе динамического процесса, который преобразовывал генетическую информацию в homo sapiens,человека разумного, явленного в бездне Вселенной.
Такое определение этого бога в общих чертах соответствовало тому, что о нем думали ученые. С тою, однако, разницей, что они реконструировали Кецалькоатля-человека в мистическом плане, из духовного начала, видели в нем материализацию неземной, отделенной от Вселенной крупицы, обходя молчанием мифологизированный в нем процесс биогенеза.