Сулла поднял руку, лицо его было холодно.

— Пусть отцы государства внимательно слушают и не развлекаются посторонними вещами. И пусть не смущают их крики. Это учат, по моему приказанию, нескольких негодяев!

Но это было не «несколько негодяев», а шесть тысяч военнопленных самнитов. Со связанными назад руками, полунагие, усталые и голодные, они сидели кучками на арене цирка, охраняемые вооруженными легионариями, и переговаривались между собой в ожидании обещанной похлебки.

Когда появился центурион, все повернулись к нему. Во взглядах пленников светилась надежда, и старый воин смутился. Вспомнив, однако, приказание Суллы, он крикнул легионариям:

— Император приказал перебить всех этих злодеев! Самниты остолбенели. Но воины уже набросились на них: кололи копьями, сносили мечами головы. Вопли переходили в бешеный рев злобы, ненависти, бессилия. Связанные, пленники метались по арене, взывали о помощи к богам, проклинали Суллу, нарушившего обещание, — всё было напрасно: мечи рубили, копья вонзались в тела, и груды трупов устилали цирк. Лужи крови, которой не мог впитать песок, хлопали под ногами. Пленники сбивались в кучу, становились на колени, думая перегрызть веревки, которыми были связаны руки товарищей, но бессильны были зубы, да и времени было мало. Тогда отчаявшиеся люди бросились на врагов: они работали головами, как таранами, дрались ногами, и если удавалось сбить легионария с ног, яростно впивались ему зубами в лицо или шею.

Центурион вызвал отряд лучников.

Зажужжали стрелы, и самниты поняли, что всё для них кончено. Но ни один не молил о пощаде.

— Проклятье предателю! — кричали они. — Проклятье палачу! — И падали под стрелами метких лучников.

Тысячи трупов, как деревья после бурелома, устилали арену, а легионарии и служители цирка добивали раненых, подававших признаки жизни.

Сулла вышел из храма Беллоны, окруженный сподвижниками. Он приказал разогнать толпы народа, которые теснились у входа, привлеченные воплями, и вошел в цирк.

Сопровождавшие его вздрогнули при виде крови, срубленных голов, исковерканных туловищ, развороченных внутренностей и бросились было обратно, но Сулла крикнул:

— Куда?

Остановились, взглянули на него. Лицо императора было равнодушно, а голос спокоен, когда он говорил с холодной жестокостью:

— Слава богам! Наконец-то я избавился от шайки разбойников, которая, посеяв смуту в республике, устремилась на Рим, чтобы разграбить его.

И, обернувшись к служителям, приказал:

— Тела бросить в Тибр, кровь засыпать песком!

В Риме начались убийства.

Первым делом Сулла стал мстить приверженцам Мария. По доносам, без судебного следствия, граждан убивали на улицах, в храмах, в домах; умерщвляли мужчин, женщин, детей. Принадлежность к популярам, сочувствие им, слово, сказанное против Суллы, сожаление о временах Мария и Цинны — всё это каралось смертью.

А император, окруженный сподвижниками, равнодушно смотрел на убийства, совершаемые любимым вольноотпущенником Хризогоном, на зверства Катилины, и кровь истязуемых квиритов не вызывала в нем жалости.

Катилина был молодой промотавшийся патриций. Он примкнул к Сулле тотчас же после вступления императора в Рим: приветствуя его на улице громким криком:«Vivat liberator patriae!» [3] — он заслужил любезную улыбку Суллы и приглашение вечером на пиршество, где выказал себя преданным его слугою. Сильный, как атлет, он задушил тут же, на глазах императора, одного всадника, осмелившегося прекословить новому владыке Рима, и ударом кулака уложил на месте сенатора, отозвавшегося с похвалой о Марии. Сулла приблизил его к себе и поручил ему вылавливать марианцев.

Иногда император сам руководил налетами на их дома, сам рубил головы сенаторам, видным патрициям и всадникам. Багровый от гнева, с искривленным ртом, он кричал, работая мечом:

— Так наказывают боги моей рукой врагов отечества!

Однажды ветераны, рассыпавшись по улице, выволокли из одного дома женщину. Они глумились над ней, собираясь изнасиловать, а потом задушить, и крики их долетели до Суллы:

— Смотрите — это жена старого Мария! А, испугалась, подлая? Скоро мы твоего сынка повесим на городской стене!

Это был намек на Мария Младшего, запершегося в Пренесте.

«Жена Мария? Юлия?» — задумался Сулла и, растолкав разнузданных воинов, подошел к побелевшей от испуга Юлии и поклонился.

Ветераны разбежались. Почтение императора к вдове Мария удивило и испугало их.

Подбежал Хризогон и робко сказал:

— Прости, император, мы не знали…

— Иди, иди. Повели прекратить на сегодняшний день все преследования, — ответил Сулла.

Лицо его было не такое свирепое, как в эти дни, а мягкое, улыбающееся: глаза светились радостью.