Шрифт:
Врач за стеклом разводит руками.
– Всё, потеряли. Результаты будут через несколько минут. Если вам интересно, можете остаться. Я дам необходимые пояснения.
– Я и не думал пока что уходить. Вы же понимаете, что моя карьера зависит от этих результатов ничуть не меньше, чем ваша.
– Понимаю, Анатолий Филиппович, прекрасно понимаю.
Бергер идёт по коридору в операционную.
Я надеюсь, меня простят, почему-то думает Варшавский. Я надеюсь, меня простит человек, который только что отдал жизнь во имя жизни других.
9
Господин Президент Европы Джейкоб Якобсен полулежит в своей постели. Он уже не может вставать, но всё ещё, как ни удивительно, находится в здравом уме и твёрдой памяти. Интерьер спальни соответствует другим интерьерам замка: резные деревянные стены, огромная кровать с балдахином. Только роботы-сиделки не вписываются в викторианскую атмосферу резиденции Якобсена.
Экран сигнализирует о визите Эйткена. Тот смотрит в камеру.
– Господин Президент, позвольте войти.
– Входите, Камиль.
Двери разблокируются.
Эйткен появляется, чёрный карлик, призрак девятнадцатого века.
– Что у вас, Камиль?
– У меня данные о работах, проводимых компанией «Антивринкл».
– Что-то давно отчётов не было.
– Три недели. Они работают довольно успешно, насколько можно судить по предоставленным данным. В настоящее время они экспериментируют с рицином и его производными. Экспериментируют на обезьянах, наиболее близких к человеку: шимпанзе и гориллах.
– Ну, скоро у них будет больше подопытных…
– В лучшем случае через полтора месяца – вряд ли они перейдут на человеческий материал сразу после утверждения закона.
Якобсен смотрит на золотой узор на балдахине.
– Примерно те же данные вы давали и в прошлый раз. Что же изменилось?
– Они утверждают, что нашли вещество, которое вкупе с определённой лучевой терапией способно оттянуть развитие болезни и при этом является безопасным для человека. То есть они могут продлить вам жизнь.
– И тем самым срок собственного существования. Я понимаю. Если я сейчас сойду с ума, Варшавскому будет намного сложнее жить.
– Бергер пишет, что готов провести первую операцию с настоящим пациентом в двадцатых числах декабря. Пациентом можете быть вы.
Старик улыбается.
– Пациентом могу быть я… Наверное, я должен быть пациентом. Хотя без испытаний на человеке это может быть опасно, очень опасно… Есть одно «но», Камиль.
– Какое «но»?
– Я не хочу.
Чёрный человек делает шаг назад.
– Что значит «не хотите»?
– Я старый человек, Камиль, очень старый. Я старше вас с Варшавским вместе взятых, старше всех его лабораторий. И я устал.
– Но тогда…
– Зачем? Вы хотите спросить – зачем?
Камиль ошеломлённо кивает.
– Затем, что я достаточно прожил, чтобы перестать быть алчным, чтобы перестать цепляться за жизнь и за власть. Было время, когда я рвал и кромсал, настало время чинить и сшивать. Неужели вы думаете, Камиль, что вся эта затея нужна лишь для того, чтобы спасти мою жизнь? Да моя жизнь – последнее, о чём идёт речь. Я хочу, чтобы моё место занял Варшавский. Потому что он такой же, как я. Такой, каким я был некогда. Сильный, злой, прогрессивный. Он тоже состарится, станет спокойным и милосердным, но сегодня нужна твёрдая рука. Рука, которая победит чуму и спасёт мир.
Эйткен делает шаг назад.
– Неужели вы думали, Камиль, что я не знаю о вашей инициативе? О начале опытов над людьми вне дозволенного срока? Я знаю. С самой первой минуты. С первой мысли, которую вы допустили. Когда вы разговаривали с Варшавским, я уже всё знал. И вот тут возникает одна проблема, Камиль. Вы превысили свои полномочия. Я имею право на убийство, потому что я его заслужил. Вы – нет.
Эйткен бледен. Он силится что-то сказать, но не может.
– Я даже знаю, Камиль, что вы скажете в оправдание. Что вы делали это ради меня. Более того, я верю в то, что всё это – ради меня. Но я вас об этом не просил. Вы думали, что я прост и прямолинеен, и проявили инициативу, нарушив мои собственные планы. Более того, вы поставили всё под угрозу. Я решил уйти сразу после принятия закона. Сразу – взять и уйти. А теперь я не могу этого сделать. Потому что теперь мне придётся расхлёбывать ту кашу, которую вы заварили, санкционировав незаконные исследования. Если о них узнает хотя бы один человек на стороне, закон провалится. Более того, если о них станет известно уже после принятия закона, на него тут же наложат вето всеобщим голосованием.
Эйткен делает ещё шаг назад. Двери разъезжаются за его спиной.
– И самое страшное, что об этой нелегальной деятельности знает слишком много народу. Далеко не все из них заинтересованы в том, чтобы молчать. Да, врачи ничего не скажут. И они нам нужны. Да, Варшавский ничего не скажет, как и любой его сослуживец, потому что это тут же их утопит. Но те, кто поставлял больных? Те, кто давал взятки? Те, кто оформлял поддельные свидетельства о смерти? Хакеры, которые всё это вписывали в сеть? Наконец, вы сами, Камиль? Ведь ничего не помешает вам утопить и меня, и Варшавского – и занять наше место. Наше с ним место, друг мой.