Я описал болгарскую деревню такой, какой я её видел в первой половине 20-х годов. Вступившая после войны на путь прогресса новая Болгария изменила свой лик. Многое, описанное мною, кануло в вечность, Изменился внешний вид сёл и городов, изменились люди, нравы, обычаи. Кое-где перемены коснулись и природы.

Чудесна природа Балканских гор! Это первозданная красота, большей частью ещё не тронутая рукою человека. Снежные вершины гор, предгорья с тропинками вместо дорог. Журчание родников с чистой как кристалл студеной водой. Сосны и ели, дуб и орешник. Луга, покрытые весною ковром цветов. Окаймлённые цепью далёких гор котловины. Туманные дали придунайской равнины.

Красота, могущая исцелить самую глубокую подавленность самого мрачного человека.

В небольших городках вроде Орхание, которых в Болгарии великое множество, в описываемые времена не было никаких промышленных предприятий, даже самых малых. Население их состояло из людей, существовавших торговлей с деревней, кустарей, ремесленников и служащих немногочисленных учреждений.

В моей памяти Орхание осталось тихим, мирным и сонным городком. Такими же были и промелькнувшие перед моими глазами Михайловград (называвшийся тогда городом Фердинандом, а ещё ранее — Кутловицей), Оряхово, Бела-Слатина, Берковица.

Значительно более оживлёнными были окружные города. Крупной прослойкой в их населении были служащие многочисленных окружных учреждений и значительное число торговцев и торговых служащих. Кое-где существовали мелкие фабрики и заводы. Во внешнем облике этих городов — некоторые следы так называемой городской цивилизации: каменные двух-, трёх- и четырёхэтажные дома, электрическое освещение, мощёные улицы, железнодорожный вокзал, гостиницы, пароконные экипажи, вытесненные в последующие годы импортными автомобилями, большое оживление на улицах.

Таков был мой окружной город Враца, приблизительно такими же были другие окружные города, в которых мне приходилось бывать: Плевен (Плевна), Шумен (Шумла — ныне Коларовград), Русе (Рущук), Варна, древняя болгарская столица Велико Тырново.

На второй год моего пребывания в Болгарии в связи с поступлением на болгарскую службу я, покинув Орхание и переселившись в деревню, в значительной мере утерял контакт с эмигрантской массой.

Эмигранты в деревне были представлены в те годы одиночными, случайными элементами: это был какой-нибудь кубанский казак, женившийся на дочери корчмаря, или бывший корниловский офицер, торговавший бузою (квасом) собственного изготовления, или бывший юнкер, батрачивший у деревенского богатея, или бродячие торговцы иконами-олеографиями.

Три раза в неделю почтальон приносил мне берлинский «Руль» и софийскую «Русь». Мне ещё придётся вернуться к эмигрантской периодической печати в целом. Сейчас упомяну только о том, что обе эти газеты изо дня в день и из номера в номер твердили всё об одном и том же — о скором и неминуемом падении Советской власти, притом каждая из них на свой лад: «Руль» талдычил что-то о грядущей буржуазно-демократической республике, «Русь» — о «законном царе из дома Романовых…».

Каждому жителю столицы и больших городов хорошо знакомо чувство неописуемой радости и душевного подъёма, которые он испытывает, попадая в родную ему городскую стихию после длительного пребывания в деревне, акклиматизироваться в которой ему трудно, чтобы не сказать невозможно. Поэтому на протяжении четырёх проведённых мною на селе лет я, с детских лет столичный житель, все свои отпуска проводил в Софии. Как и всем врачам, мне полагалось в году тридцать отпускных дней. В Софию я ездил три раза в год, каждый раз на десять дней. И каждый раз за этот короткий срок я попадал из мира болгарского в мир русский. В те годы существовала своеобразная «русская София», как впоследствии существовал «русский Париж», первая, конечно, в неизмеримо меньшем масштабе, чем второй.

В центре города на Московской улице находилась амбулатория так называемого «Российского общества Красного Креста старой организации» с двумя десятками врачей и консультантов. Несколько поодаль, на улице Искъръ, — русский краснокрестовский хирургический госпиталь. Полтора десятка университетских кафедр занимали русские профессора. Художественным руководителем национального оперного театра и создателем первого болгарского симфонического оркестра был бывший балетный дирижер московского Большого театра Ю.Н. Померанцев; главным режиссером того же театра — бывший артист Московского Художественного театра Массалитинов. Оперный хор состоял наполовину из русских. «Евгений Онегин», «Пиковая дама» и «Царская невеста» шли на русском языке. На стройках — русские архитекторы и бригадиры, на технических предприятиях — русские инженеры. Организатором софийской пожарной команды был некто Захарчук, одна из самых популярных фигур в городе.

Но, как правило, болгарского общества они сторонились и болгарской культурой не интересовались. Крепко верили они лишь в одно, а именно что всё это временно и что за «софийским» периодом их жизни возобновятся прерванные «московский», «петербургский», «киевский», «харьковский», «ростовский» или иные периоды.

Материальное положение русских врачей в Болгарии было в описываемые годы очень хорошим. Моральная атмосфера — ещё лучше. И «левое» правительство Стамболийского и правое правительство Цанкова одинаково высоко оценивали участие русских врачей в деле охраны здоровья болгарского народа.

Гинеколог профессор Рейн создал из софийского Майчина дома [7] образцовое акушерско-гинекологическое учреждение современного типа. Одесский психиатр профессор Попов реорганизовал постановку психиатрической помощи в столице. Участник Балканской войны 1912 года петербургский хирург В.М. Тылинский впервые организовал в болгарской провинции квалифицированную хирургическую помощь. К нему в Михайловград стекались на операции больные из всей Северо-Западной Болгарии. В Софии было популярным имя главного врача русского краснокрестовского госпиталя хирурга Р.Ю. Берзина, к которому больные приезжали со всех концов Болгарии. В Варне славился гинеколог Смоленский, в Борисовграде — хирург Павлов-Сильванский.