Выход был найден: «солью земли» следует считать «организованную» её часть, то есть тех эмигрантов, которые входят в какую-либо эмигрантскую организацию. Учёт этих организаций ведётся, а внутри каждой из них известно точное местопребывание каждого её члена. Всё остальное ясно и просто. «Организованным» было указано, сколько депутатов надлежит им выбрать и послать в Париж на «Зарубежный съезд», имеющий целью «выявить волю русского народа». Выборы начались.

Надо заметить, что комедия с этим эмигрантским «учредительным собранием» была настолько смехотворна, что весь «левый» сектор эмиграции, как «организованный», так и «неорганизованный», отказался в ней участвовать. Правых это не обескуражило. Для устроения счастья русского народа «слюнявые интеллигенты» не нужны. Не хотите — не надо! Обойдёмся и без вас!

Наконец долго ожидавшийся день и час открытия «Зарубежного съезда» настал. Было это в Париже в 1926 году. Из всех стран рассеяния русской эмиграции в Париж прибыли «делегаты» от «организованной» её части.

Правая эмигрантская пресса звонила во все колокола; «левая» иронизировала и издевалась и над самой идеей подобного «учредительного собрания», и над «делегатами», и над всем правым сектором эмиграции вообще.

Правая пресса весьма недвусмысленно давала читателю понять, что с открытием «Зарубежного съезда» открывается новая страница истории России и что «час избавления русского народа от большевизма» не за горами.

«Левая» пресса говорила о съезде не иначе как о «фарсе в одном действии с прологом и эпилогом», а об его участниках — как о выживших из ума «бывших людях».

Организаторы съезда сделали всё, чтобы обставить его открытие с наибольшей помпой. Заседания происходили в специально для этого снятых парадных залах фешенебельного восьмиэтажного отеля «Мажестик», расположенного в одном из аристократических кварталов Парижа — на авеню Клебер. Устроители лезли из кожи вон, чтобы придать съезду характер события международного значения, но, увы, понапрасну!

Французская, а тем более мировая пресса никак не откликнулась на это «международное событие». Лишь несколько второстепенных парижских газет поместили мелким шрифтом в отделе хроники краткое сообщение в две-три строчки о том, что в Париже состоялся съезд русских монархистов, поставивших своею целью восстановление в России павшего режима.

Но «смычку» с Францией, на территории которой состоялось это эмигрантское сборище, надо было всё-таки как-то организовать и продемонстрировать. Для этого на первом же заседании в качестве представителя французской «общественности» был выпущен некто Эрлих (по французскому произношению Эрлиш), юркий делец, подвизавшийся при штабе Врангеля в годы гражданской войны по каким-то весьма неясным делам.

Неизвестно, как, где и когда он был уполномочен говорить от имени французской общественности, а тем более от имени Франции. Но «делегатам» много и не нужно было. Как-никак, а говорил с трибуны «француз». Приветствие от Франции передано. Делегаты с восхищением прокричали: «Vive la France!» («Да здравствует Франция!»), и этим «смычка» закончилась, если не считать этой «смычкой» косые и весьма неодобрительные взгляды бравых парижских ажанов, полицейских, регулировавших движение на важной и степенной авеню Клебер, на которую среди элегантной и чопорной парижской публики затесались пресловутые «делегаты» в потёртых пальто, перекрашенных шинелях времён деникинской и врангелевской эпопеи, частью в косоворотках и сапогах.

Дискуссий на съезде не было. Всё было ясно: не сегодня-завтра русский народ «свергнет большевиков» и позовет эмигрантов устраивать дальнейшие судьбы Российского государства. Для этого всё готово. Не хватает только общепризнанного «вождя». Его-то и нужно избрать. Сама судьба посылает русскому народу счастье: в эмиграции живёт и работает бывший верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич Романов. Он и будет спасителем России. К нему-то от имени «Зарубежного съезда», воплощающего чаяния «русского народа», и надо отправить депутацию, дабы коленопреклоненно молить его принять на себя бразды правления и бремя устроения судеб государства Российского.

Отслужили молебен и отправили депутацию в Шуаньи. Дальнейшая комедия, заранее тщательно прорепетированная, была разыграна блестяще: великий князь внял «голосу русского народа» и милостиво соблаговолил принять на себя тяготы по «возглавлению священной борьбы против большевизма». Часть военная была возложена на председателя РОВСа генерала А.П. Кутепова, часть гражданская — на редактора «Возрождения» П.Б. Струве. Впрочем, честь устроения гражданских дел «будущей России» оспаривал у Струве его конкурент И.П. Алексинский, выдвинутый кандидатом на будущий премьер-министерский пост в «будущей России» самым крайним черносотенным флангом правого сектора эмиграции. Обе эти довольно колоритные фигуры эмигрантского политического болота глухо враждовали между собою из-за дележа шкуры ещё не убитого медведя. Перевес оказался на стороне Струве. О нём мне уже приходилось упоминать выше.

И.П. Алексинский представлял собою довольно видную фигуру на эмигрантском горизонте не только как политический деятель. Талантливый хирург, занимавший ещё в сравнительно молодом возрасте кафедру общей хирургии на медицинском факультете Московского университета, он в начале настоящего века пользовался в Москве широкой известностью как либеральный общественный деятель и как видный врач. В 1911 году в числе других представителей профессуры он покинул Московский университет в знак протеста против репрессий и реакционных мероприятий вновь назначенного министра народного просвещения Кассо. Это ещё более упрочило его славу как прогрессивного общественного деятеля и активного борца против аракчеевских методов управления университетами после революции 1905 года.