Тщательное изучение бумаг, изъятых из квартиры покойной, никакой ясности не внесло. Поскольку после избрания депутатом Юлия Николаевна журналистскую деятельность прекратила, то никаких интересных черновиков и материалов к новым статьям в этих бумагах не оказалось. Зато нашлись черновики и наработки к статьям, которые так и не были опубликованы, и это стало объектом самого пристального внимания как оперативников, так и возглавлявшего бригаду следователя Гмыри.

– Человек, которого Готовчиц охаяла публично в газете, может мстить, – сказал он, – а человек, о котором она только еще собиралась написать, оберегает собственную безопасность. Это совсем разные вещи, и второй мотив кажется мне более существенным, нежели первый. Конечно, насколько мне известно, потерпевшая перестала работать в газете, но ведь она могла передать материалы другому журналисту, и заинтересованные лица вполне могли позаботиться о том, чтобы круг излишне информированных людей не расширялся. Кстати, сюда хорошо ложится непонятная кража. Может быть, искали именно эти материалы, а не найдя – убили саму Юлию.

– Да что там искать-то, Борис Витальевич, – не выдержал Игорь Лесников, – они же не в сейфе были спрятаны, просто лежали в общей куче в мебельной стенке. Почему же их не взяли?

– Объясняю, если сам не понимаешь. Хозяйка приходит домой, обнаруживает взломанную дверь и понимает, что у нее побывали воры. Она пересматривает все свое хозяйство и легко вычисляет, что именно у нее пропало. И тут же заявляет об этом в милицию. Дальше все просто, как на новогодней елке в детском саду. Если же убедиться в том, что материал действительно есть, но оставить его на месте и быстренько убрать чересчур любопытную Готовчиц, то милиция, то есть ты, Лесников, и прокуратура в моем лице будут долго ломать голову над тем, кто же это убил нашу Юлию Николаевну. Ты взгляни повнимательнее, какого рода эти материалы. Для возбуждения уголовного дела в них нет ничего. Ты понял? Ни-че-го. Есть общие слова и гневные формулировки, есть напыщенные фразы со ссылкой на источники, приближенные к Кремлю, и больше ничего. Обыватель на эти фразы покупается, потому как привык верить печатному слову, и в этом смысле публикация представляет опасность для заинтересованного лица, поскольку он не может допустить, чтобы его честное имя запятнали скандалом. Скандала он не хочет. А что касается уголовного дела, то им тут и не пахнет. Доказательств никаких. Более того, таких вот черновых набросков мы с тобой сколько нашли? Вот то-то. И теперь в равной мере подозреваем каждого, о ком в этих набросках упоминается. Сколько таких личностей у нас набралось?

– Четверо, – вздохнул Лесников.

– Вот то-то, – назидательно повторил Гмыря. – Преступник не дурак был. Я еще вот что тебе скажу: не удивлюсь, если окажется в конце концов, что при проникновении в квартиру дверь взламывали нарочито демонстративно. Я вполне допускаю, что можно было открыть замок подбором ключей, но воры его разворотили напрочь. Знаешь, для чего?

Гмыря не ждал от оперативника ответной реплики, просто у него была такая манера излагать. Риторические вопросы он использовал в качестве дидактического приема, который широко применял при объяснении собственным детям школьной программы. – Для того чтобы хозяева наверняка заметили, что в квартире кто-то побывал. Они уже тогда планировали последующее убийство Юлии Готовчиц и прекрасно понимали, что мы с тобой попытаемся связать попытку кражи и убийство в единое целое. Если у нас не будет сведений о покушении на кражу, мы будем рассматривать убийство Готовчиц в первую очередь как убийство депутата, во вторую очередь – как убийство журналиста. А при наличии факта проникновения в квартиру без реальной кражи у нас с тобой мозги поплывут, мы начнем искать корыстный интерес, будем трясти мужа убитой на предмет имевшихся у нее ценностей и так далее. То есть преступники наш поиск заранее хотели развернуть в сторону изъятия имущества.

– Тогда почему они ничего не взяли в квартире? – недоумевающе спросил Игорь. – Все было на виду, только руку протяни. Если бы супруги Готовчиц обнаружили пропажу, все было бы куда убедительнее.

– Молодой ты еще, – тяжело вздохнул Гмыря. – Дети у тебя есть?

– Есть, девочка.

– Большая?

– Кроха совсем. Два с половиной годика.

– Вот когда она у тебя подрастет чуток и научится папку с мамкой обманывать, тогда поймешь. Это все сказки, что дети врать не умеют. Врать не умеют только особо умные дети, потому что пытаются мыслить так же, как взрослые. А нормальный ребенок врет так, что тебе и в голову не придет ему не поверить. В его враках отсутствует наша с тобой взрослая логика, и нам его никогда не понять. Что же касается воров, которые проникли в квартиру депутата, то они мыслят на шаг вперед по сравнению с нами. Реальная кража и последующее убийство хозяйки квартиры – примитив. А вот когда вроде бы ничего не взяли, а потом убили депутата, у которой из сумочки тоже на первый взгляд ничего не пропало, то мы с тобой как оглашенные кидаемся шерстить парламент и журналистскую общественность, и только потом, спустя несколько недель, а то и месяцев, нам приходит в голову гениальная мысль о том, что проникновение в квартиру и убийство как-то между собой связаны. И мы так гордимся этой догадкой, мы так радуемся, что оказались умными и проницательными, что с головой бросаемся в поиски грабителей-разбойников, начинаем копать под мужа убитой на предмет спрятанных от общественности денег и ценностей и буквально жилы рвем, отрабатывая эту версию. Мы ее любим, версию эту, мы ее холим и лелеем, потому что она пришла к нам как озарение, пришла после долгих мытарств и бесполезных и безуспешных поисков в других направлениях. Мы упираемся и ни на шаг от своего пути не отступаем. А время идет, между прочим… Нет, Игорек, тот, кто спланировал эту комбинацию, был чертовски хитер и прекрасно знал нашу психологию. Может быть, он сам сыщик или следователь, хотя бы в прошлом. Он все точно рассчитал. Он подумал даже о том, что за версию ограбления мы уцепимся хотя бы для того, чтобы убийство перестали считать политическим и сняли с жесткого контроля. Чем больше я думаю об этом, тем больше прихожу к убеждению, что комбинацию разработал кто-то из наших.

Гмыря помолчал немного, словно обдумывая то, что сам только что сказал, потом удовлетворенно кивнул головой в такт собственным мыслям.

– Значит, так, Игорек. Тех четверых, которых мы обозначили по черновым материалам Готовчиц, начинай отрабатывать. Все на себя не бери, в бригаде, слава Богу, и из РУОПа ребята есть, это вообще-то их хлеб. Короткову передай, пусть из Госдумы не вылезает, но выяснит, кто пытался подкупить Готовчиц и угрожал ей. Хотя бы направление поиска пусть унюхает, а потом уж мы туда ударные силы бросим. А про кражу, вернее про покушение на кражу, забудь. Как будто ее и не было вовсе. Ты понял? Не позволяй преступникам управлять ходом твоих мыслей. Они нам этот взлом навязали, буквально в глаза впихивают. Не поддавайся.

– Не могу, Борис Витальевич. Я ведь выезжал на эту кражу, я помню, как хозяин квартиры был напуган. Неспроста это. Что-то там не так.

– А я тебе говорю: забудь! – Гмыря повысил голос и пристукнул кулаком по столу. – Это все спектакль для идиотов. Хозяин был напуган? Я на тебя посмотрю, когда ты придешь домой и увидишь взломанный замок. Ты, видать, психологию в школе милиции плохо учил, во всем пытаешься увидеть логически обоснованный злой умысел. А у людей еще и эмоции есть, самые разные эмоции, которые возникают по самым разным поводам, и они бывают такими сильными, что человек просто не справляется с ними. Я вот сколько раз таких людей видел: сидит весь белый, руки трясутся, губы дрожат, глаза бегают, взгляд безумный, аж заикается от ужаса, а что оказалось? Оказалось, у него за спиной телефон громко зазвонил. В кабинете, видите ли, два аппарата было, один аппарат он видел, а второй – нет, и когда раздался громкий звук непонятно из какого источника, испугался. У этого человека, понимаешь ли, особенность такая, он громких резких звуков не переносит. Нервная система у него так интересно устроена. Я первое время ловился на это, как салага. Вижу, допрашиваемый испугался на ровном месте и десять минут в себя прийти не может, начинаю судорожно искать то ключевое слово, на которое он так отреагировал, и с этой стороны к нему подлезаю, и с той, и чуть ли не про детские воспоминания с ним разговариваю. Колю его, стало быть, по всем правилам науки. Психологические ловушки ему ставлю. Пытаюсь на слове поймать. Несколько часов на это неблагодарное дело убиваю, а потом оказывается: телефон. Всего-навсего. А я-то уж размечтался было, как этот человек сейчас из моего кабинета в наручниках выйдет, как, значит, я его одним мановением руки из простого свидетеля сразу в главные подозреваемые определю. Фиг тебе. А все оттого, что психологию с физиологией в расчет не брал. Так что повторяю тебе, Игорь, про кражу забудь. Выкинь ее к чертовой матери из своей красивой головы и отрабатывай тех, кто имел реальные основания бояться огласки материалов, которые мы нашли в квартире у Готовчиц.

Оказавшись ближе к вечеру на Петровке, Игорь Лесников столкнулся в коридоре с Настей, которая шла из туалета, держа в одной руке наполненный водой графин, а в другой – две мытые чашки, с которых робко капала вода.

– Ася, ты с Гмырей работала когда-нибудь? – спросил он, резко разворачиваясь и идя с ней рядом.

– Работала.

– Он вообще как? Нормальный?

– Более чем. Только он о детях своих очень печется и при каждой возможности старается с работы пораньше уйти, чтобы с ними побыть. А так хороший мужик. Тебе должен понравиться.

– Почему это? – подозрительно спросил Лесников, которому Борис Витальевич Гмыря ну просто совсем не нравился.

– А он из оперов, в розыске лет пятнадцать отпахал и только недавно ушел на следствие. Он нашу душу хорошо понимает и к нарушениям не цепляется. Это тебе не Костя Ольшанский. Костя даже Аль Капоне смог бы посадить только за неуплату налогов, а у Гмыри этот гангстер долго не потрепыхался бы. Аналогия понятна?

Они вместе вошли в Настин кабинет. Настя достала из шкафа полотенце и принялась вытирать мокрые чашки, а Игорь молча стоял посреди комнаты, раскачиваясь на носках.