— А все вместе, что отец этим хотел сказать? — заинтересовался Тимофей.

— Он не говорил. Я же понимаю так. Мы, люди — одно духовное существо. Могучий лес — символ жизни. А гора — знак великих свершений, сужденных человекам. Но мы, человеки, разделились в себе. Части целого вступили во вражду друг с другом, вражду до полного уничтожения. Духовное существо гибнет. И жизнь более ничем не связана с землей.

— Вот что означает — «под маской соперника он увидел себя». Но гора, гора там была страшной, источником зла.

— Где?

— В «Лесе зачарованном». Это книга такая, сейчас неважно. Хотя, Вася, говоришь, гора — знак общего дела, сужденного человечеству на земле? Значит, в книге описана подмена. Тот, кто разделил людей, тот и гору подменил. Не та гора.

— Смотрите, членовоз! — подал голос Андриевский.

Они не заметили, где и когда на трассу вынырнул черный катафалк. На большой скорости машина пронеслась мимо волги о. Максимиана, и на ближайшем повороте круто свернула на Зеленогорск.

— Это Харрон, чую, ребята, — сказал Тимофей.

— На институтском зисе — он, — подтвердил Данила.

— Эх, надо было его зарубить там, в подвале, — картинно огорчился Тимофей.

— Такого не зарубишь — у него души нет, — тихо произнес Данила.

Отец Максимиан взглянул через зеркало заднего обзора на Данилу. Дьякон Паисий перекрестился.

Наступило молчание, и вдруг раздался стон земли. Машину подбросило, еще раз подбросило. Отец Максимиан поспешно затормозил. Земля еще стонала, но гул был уже едва слышен. Друзья сидели, потрясенные стоном.

Затем вышли из машины на обочину, отдышаться, осмотреться. В небе уже не было никакого гриба, и ничто не закрывало солнце.

— Смотрите, что это? — испуганно показал в сторону, где когда-то был институт, Андриевский.

А там небо разверзлось. Узкая вертикальная полоса тьмы, во тьме блещут звезды. И рядом с полосой космоса — облака, синева неба.

Пять человек смотрели на этот провал. Провал расширялся, всё больше звезд блестело в нем. Из глубины провала на людей глянуло нечто — равнодушное и далекое. Словно взгляд хозяина, вступающего в завоеванные земли. Хозяина мира, в котором людям уже не будет места.

Летающая тарелка появилась со стороны города. Огромный сияющий шар низко пронесся над деревьями, невозможным прыжком ушел вверх и уже блестел среди звезд в космическом провале — гораздо ярче любой звезды.

Внезапно полоса тьмы стала сжиматься. Даниле померещился скрежет, а Тимофею показалось, что бесшумно запахивается занавес. Всё произошло очень быстро. Полоса сомкнулась, небо вновь было всюду, сплошь одна синева. Летающая тарелка исчезла вместе с полосой.

Светлый странник поднимался по лестнице — осторожно пробовал ногой ступени, руками нащупывал перила. Темно. Только впереди, вверху, горит крохотный огонь. Лестница длинна, но всё же не бесконечна — вот он, огонь, керосиновая лампа на деревянном столе. Странник берет лампу и входит в коридор.

Длинный каменный коридор, слева и справа — множество дверей. Все они, разумеется, заперты много тысячелетий назад. Можно сказать, что они были заперты всегда. В коридоре сильный сквозняк, тот самый, что обычно свистит в щелях треснувших стен старых замков, в окнах без стекол, в мертвых провалах дверей, порождая полуночную пляску теней и призраков прошлого.

Он уже перед входом — широким светлым проемом. Он перешагивает порог, замшелую каменную ступеньку, и оказывается в просторном помещении. Высокие стены, ряды книжных стеллажей уходят вдаль. Вместо потолка — небо, по нему очень быстро проплывают непроницаемо серые облака — причудливый танец клубящихся переливов серого. Непрерывно падает снег. Впрочем, это, конечно же, не снег, это сыплется время. Секунды и мгновения зафиксированы в строгой геометрии снежинок, они падают и падают, но, так и не достигнув пола, исчезают бесследно.

Странник ставит лампу на пол. Его путь ведет дальше — туда, в узкие проходы между стеллажами. Там он найдет то, ради чего пришел. Он идет, всматривается в переплеты, в золоченую вязь букв, в иероглифы, знаки и символы.

Кто-то движется навстречу, в узком проходе негде разминуться. Впрочем, и не надо — он проходит сквозь встречного, словно нет того. В каком-то смысле, это правда. Он проходит сквозь встречного не так, как проходит человек сквозь туман — плотный сквозь разреженное, а как туман сквозь другой туман в нереальности чего-то третьего, где у них нет ничего общего.