— Я бы сказал — психиатрических, — уточняет Пимский.

— Изволь. Тебя, Данила, можно было поймать на телесных удовольствиях. Воля мужская, сам понимаешь, небеспредельна.

— Понял. Александра Петровна, ведьма.

— Истинно так. Если бы не Тать, измочаливший тебя, — она б тебя так захомутала, пальцем без ее напутствия не шелохнул. Я бы уже помочь не смог.

— М-да. Тогда такой вопрос — почему тебя так скоропостижно забрали из твоего мира? — спрашивает Данила. Он чувствует некую подоплеку событий. «Я чуть было не попался в лапы темного двойника, да зло со злом пересеклось. А у него, наверное… Его, может быть, из-под носа выдернули».

— Потому что, пришел срок. Я свою миссию исполнил. Оставаться дальше было не только небезопасно, но и просто губительно для нас всех.

— Это надо разъяснить молодому человеку подробнее, — вновь перебивает Пимский. — Мне лично воевать с Символистом не хотелось. Не скрою, я не сразу понял, кто он. Земное сознание почти подчинилось ему. И если бы не Веров… Да, только услышав Заклятие горы из «Леса зачарованного», я наконец-то установил прямую связь с Григорием, с ним, — Пимский кивает на двойника. — Да, так вот. Совместно исследуя мир памяти, мы открыли неприятные подробности, которые нас изрядно взволновали. Символист Василий, тот настроен лишь на двойников, близких к миру памяти. Да и не Символист он. В мире Григория просто есть такой эссеист, к нашему делу никакого отношения не имеет. Но вот откуда он взял, что он не один такой, а лишь часть единого существа? Считая мир памяти миром сна, он принимал память о других темных двойниках за воплощения себя в других временах своего мира. И установил чуть ли не прямой контакт уже не с памятью, а с самим темным двойником, который действует в мире Марка. И даже более — принял того за единое Я всех темных двойников, настолько тот двойник нехорош и силен. Силен — не то слово. Это самый страшный из известных мне темных двойников. Он воспринимает не одну лишь стихию памяти, но через нее научился видеть любые другие стихии. Он не только меня мог поймать, но может добраться и до твоего двойника, Данила, и до Кирилла Белозёрова. Он способен даже убивать, он мнит себя не менее чем великим воином высшей силы, воином демиурга мира, естественно, безгранично жестокого и беспощадного. Конечно же, такового демиурга в природе не существует — зло демиургом быть не может, оно бесплодно. Так что мне спешно пришлось возвращаться сюда и, не побоюсь этой цветастости, самое память о себе выжечь, чтобы он вас всех через мое присутствие не обнаружил, ведь он стал бы искать двойников среди тех, кто рядом со мной. Впрочем, он и сейчас ищет.

— Надо ведь немедленно ему помешать! Вы же можете многое!

— Мы только люди, да еще такие непрактичные.

— Чем мы можем помочь им через стихию памяти? Она всего лишь память. А здесь требуется решительное вмешательство.

— Ну хотя бы узнать, кто он, как выглядит, чтобы Марк знал в лицо; где живет?

— Не можем мы. Я наблюдаю за ним в мире памяти. Но если не видел чего-то в реальности воочию, в мире памяти оно — только образ, весьма абстрактный, как это бывает с предсказаниями во сне, понимаешь? Так что как он выглядит — неизвестно. Извини, этого знать мы не можем. Потому я и называю мир памяти стихией, что образы в ней сильно зависят от того, кто на них смотрит. Смотрю я там на этого темного двойника — и вижу невыразимо тошнотворного монстра, совершенно ничем не похожего на человека. Кроме того, мне иногда кажется, он чувствует мое присутствие и нарочно подсовывает мне маски… А в мире-то он вполне человек.

— В стихии памяти он окутывает себя иллюзиями, так что попробуй его там ухвати.

— Я хочу что-то сделать, ведь как-то же можно помочь! — восклицает Данила.

— Правильно, — одобряет Григорий. — Вот когда научишься, вырастешь, тогда и поймешь, как и чем ты в силах помочь.

— А я успею?

— В каком смысле?

— В смысле времени. Учиться, наверное, долго, а там обстоятельства — темный двойник вот-вот разыщет Марка.

— Эх-ма, молодо-зелено. Захочешь — успеешь.

— Ты пойми, Голубцов, разные вселенные — разные времена! — воззвал к разуму Данилы Пим Пимский.

— Подождите, как же связаны времена вселенных?

— Есть общее время, мы, двойники, разбросанные по вселенным, создаем его из моментов нашего общения. Пока никто из двойников Мастера Ри не вступает с ним в контакт, время в его мире относительно других миров-вселенных и нашего мира-звезды замерло. Поэтому мы видим его там, где его последний раз видел Мастер, — на берегу озера у подножия черных скал Железного Грона.

— Приближаются твои учителя, Данила. А нам пора. До встречи, друг.

Оба двойника исчезают. А Данила обнаруживает себя в прекрасном напоенном солнцем саду…

Раннее утро. В квартире Марка Самохвалова, точнее, в квартире его родителей, звонит телефон. Сонный Марк, чертыхаясь, вываливается в коридор и хватает трубку:

— На проводе, блин!

В трубке задыхающийся голос Кирилла:

— Я узнал его! Это он, Железный Грон, это он, я узнал…

— Мастер, ты… Я б тебя послал, да боюсь, папа с мамой проснутся.

— Я подхожу, в белом городе, а смотрю — это он.

— Да кто он?!

— Грон, он — твой Григорий. Я узнал его!

— Что за чушь собачья. Кирьян, ты перегрелся. Я же учил тебя — не путай себя с двойником.

— Да при чем тут это? Я сейчас к тебе приеду.

— Ага, приедешь? — Марк растерянно чешет затылок — этот точно приедет. — Ладно, только в дверь не звони, она будет открыта.

На том конце провода — голос супруги Кирилла: «Ехать? В такую рань?..» Белозёров дает отбой.

— Да, дела, — нарочито важно сообщает себе Марк, картинно разводит руками и возвращается в комнату — снова на диван. Но вспоминает, возвращается в коридор, отпирает дверные замки, откидывает цепочки, в который раз нехорошо поминая за эти цепочки и замки мнительных «предков».

Час или около того спустя Марк Самохвалов просыпается, услышав деликатное покашливание из коридора.

— Сюда, Мастер, — негромко кличет он.

Садится на диване и пытается стряхнуть с себя недосып — тщетно. Тем временем в комнату вплывает Кирилл. Он бледен, умоляюще смотрит на Марка, впрочем, в густых сумерках выражения лица толком не разобрать.