Дымова не договорила и грустно покачала головой. Затем добавила:

— Мне будет приятно.

— Конечно, называйте. Мне тоже будет приятно, — обреченно выдавил Бублейников.

«Видимо, — подумал он, — это родовое проклятье». Все, абсолютно все женщины, включая столетних старух, не признавали за ним право носить гордое имя сына льва. Ленечка, только Ленечка.

— Прекрасно, — подвела черту под неофициальной частью Дымова. — Теперь объясните, в чем моя задача. Как сказал мне ваш редактор Шустров, книга должна быть написана живо, ярко, увлекательно и при этом быть строго документальной. А вы мне в этом призваны помочь, так?

— Совершенно верно, — кивнул Бублейников, которому уже не терпелось начать допрос с пристрастием. Время шло, и через час или уже меньше, сюда ворвется какая-нибудь Надежда Валерьевна. А потом жди следующего просветления! Впрочем, относительно неадекватности Дымовой у него уже зародились некоторые сомнения.

— Тогда скажите, в чем вы видите мою задачу? Свои дневники и некоторую часть архива я передала издательству.

— Передали, да. И я с ними уже ознакомился. Но, понимаете, там все описано очень схематично, даже суховато немного. Так вот, если говорить о вашей задаче — просто расскажите мне, как все происходило, только более развернуто, с подробностями, вспомните, если можно, какие интересные истории случались во время ваших знаменитых экспедиций. Всякие происшествия, приключения…

— Поверьте, Ленечка, — перебила его Дымова. — Вся моя жизнь — это захватывающий приключенческий роман. Пропавшие члены экспедиции, схватки с бандитами, уникальные находки, аномальные явления, ценнейшие открытия.

— Вот-вот, — обрадовался Бублейников. — Именно это нам и надо. Давайте тогда, не откладывая, приступим к делу. Я включу диктофон?

— Пожалуйста, — кивнула Ольга Святославовна. — И наливайте себе чай, а то остынет. С чего начинать рассказ?

— Если вы не возражаете, — дипломатично начал Бублейников, в голове которого уже выстроилась примерная концепция рукописи, — давайте начнем с экспедиций в пустыни. Гоби, Такла-Макан, Ала-Шань…

— Монгол-Элс, Призайсанскую, — мечтательно закатив черные глаза, подхватила Дымова.

— Именно. А потом уже можно перейти к горам. Тянь-Шань, Гималаи, Каракорум и так далее.

— За этим «и так далее» скрываются многие интереснейшие страницы моей биографии, — уточнила Ольга Святославовна.

— Вот вы мне о них и расскажите, — тут же подхватил Бублейников. — Только лучше в хронологическом порядке. Если вас это не затруднит. На всякий случай у меня тут выписаны все даты, так что…

— Молодой человек, — засмеялась Дымова. — Не знаю, что вам обо мне рассказали, но память у меня еще не отшибло. К тому же старые люди плохо помнят только то, что было вчера. А то, что происходило двадцать, тридцать и даже семьдесят лет назад я помню прекрасно. Впрочем…

Дымова немного наклонилась к Бублейникову, и, понизив голос, сказала:

— Хотите, признаюсь вам? Так вот, некоторые события своей далекой и бурной молодости я бы очень хотела забыть. Хотя бы для своей собственной безопасности. Но это, как вы понимаете, не для печати.

На экстренное совещание собрались в квартире Рюминых. Кроме Максима и судорожно всхлипывающей Виолетты Никодимовны, здесь присутствовала еще Светлана Шелепина, которая поминутно бегала на кухню то за стаканом воды, то за бумажными салфетками для плачущей подруги.

— Виолетта Никодимовна, — снова попробовал подступиться к соседке Печерников. — Вам необходимо успокоиться. Иначе мы и с места не сдвинемся. Ну, пожалуйста!

— Леночка, — ласково уговаривала Светлана. — Максим прав. Ты же умница, возьми себя в руки. Вот посмотришь, все образуется, найдется Кристина.

— Я… я… взяла, уже взяла себя… в руки-и-и-и… — снова расплакалась Виолетта Никодимовна.

— Светлана, прошу вас, сделайте что-нибудь, а то мы так и будем предаваться отчаянью, а для этого у нас времени нет, — раздраженно сказал Печерников, расхаживая из угла в угол комнаты, заваленной плетеными штучками. — Она ведь толком ничего так и не рассказала.

— Что я могу сделать? — подняла на него растерянные глаза Светлана. — Видите, в каком она состоянии? Называется — истерика. Сейчас попробую дать валерьянки, но успокоится она минут через тридцать-сорок, не раньше.

— Ну ладно, — пробурчал Максим. — Тогда я сам, иначе толку не будет.

И, вспомнив свое боевое милицейское прошлое, внезапно заорал:

— А ну, прекратить истерику! Быстро, на меня смотреть! Кому сказал: на меня! Вот так.

Виолетта Никодимовна, икнув от неожиданности, уставилась на него глазами, полными слез. Светлана попыталась было вставить слово, но Максим цыкнул на нее так, что она испуганно примолкла.