Шрифт:
Когда она ушла, сказал Данилову:
— Думаю, что сегодня мы отразили еще одну атаку. С помощью… эсэсовцев.
Комендатура потребовала освободить санаторий «Совет» — понадобился для развертывания немецкого госпиталя. Раненых перенесли в санаторий Пирогова, сумели вывезти и припрятанное там продовольствие.
К концу дня срочно вызвали Ковшова в комендатуру. Симонова встретила его приветливо:
— Загордились, Петр Федорович, зазнались, как говорят в России люди партийные.
— Что вы, Фаина Трофимовна, чем мне гордиться и отчего зазнаваться?
— Не скромничайте. Вы в сорочке родились… Нет, пожалуй, даже сразу в бостоновом костюме.
— Скажете, Фаина Трофимовна! Скоро и этот шевиотовый могу потерять…
— Скромность украшает большевика, а вы же беспартийный… У вас новые знакомства. Не только из воды, но и из гестапо вы выходите сухим. Это не всем удается. Да, кстати, какую вы машинистку уволили?
— Никого не увольняли: у нас нет зарплаты. Просто отказались от услуг.
— Странно, она жалуется, пишет, что вы занимаетесь антинемецкими, как она выражается, делами. — Симонова достала из стола листок бумаги и прочитала фразу: «… во вред Германии».
И опять Ковшов смотрел, как тонкие проворные пальцы рвали донос машинистки.
— Господин Ковшов, вам предложено еженедельно давать в жандармерию сведения о движении раненых. Это приказ майора Бооля.
Потом, улыбнувшись, сказала:
— За ковер — спасибо. Роскошная вещь. Не думала, что вы так щедры.
— Дружеские услуги редки, поэтому я ценю их очень высоко, Фаина Трофимовна. И впредь… Если можно, не скажете ли вы, что имеет против нашей больницы господин Батмиев?
— Он требовал подчинить больницу медико-санитарному управлению. У него же ничего в этом управлении нет, а у вас отличная больница. Майор Бооль, после того как вы у него побывали, не согласился. Кроме того, Батмиев считает, что вы скрываете коммунистов, командиров, комиссаров, а он их скрывать не будет. Бургомистра он уже убедил, что вас надо снять с работы, начальник полиции пока возражает.
Она помолчала и, хитровато посмотрев на Ковшова, сказала:
— Зайдите ко мне завтра часов в одиннадцать. Попробую дать документ — защиту от Батмиева и Бочкарова. Но два условия: во-первых, в немецких учреждениях документ не предъявлять, в гестапо — особенно, он — только для русских властей; во-вторых, поставить меня в известность о том, кому он предъявлялся. Согласны?
— Вполне. Благодарю вас. Когда вы будете дома?
— Напрашиваетесь на приглашение?
— Нужно, чтобы вас застал мой помощник, с которым вы знакомы.
Вечером Данилов отвез Симоновой чайный сервиз.
24
Из палаты только что ушли немцы. Больные оживленно обменивались впечатлениями:
— Что-то новое.
— Да, до этого они еще не доходили.
— Тыловики, ран не видали, вот и интересно.
— Лучше бы смотрели свеженькие в своих госпиталях. Там есть чем любоваться.
Сегодня гестаповцы проводили осмотр всех раненых. Тех, кто мог подниматься, заставили встать, проделать разные движения. У лежачих потребовали снять повязки.
Раненые недоумевали: к чему это?
— Надо полагать, еще один донос, — попытался после ухода немцев объяснить врач. — Немецкие власти утверждают, что в больнице скрываются здоровые советские солдаты. Вот и пришли уличить нас.
— Нашли хоть одного целого? — спросил пожилой рыжеусый.
— Лежал бы я здесь, целый-то! — откликнулся другой.
— Как им наши раны понравились? — продолжал рыжеусый спрашивать у врача. Но ответил ему чернобровый парень:
— Лучше всех понравилась рана у Федьки. Минут пять любовались.
Все рассмеялись. Только Федька, молодой рослый парень, смущенно отмахнулся. Осколок разорвал мякоть левой ноги в паховой области. Каждую перевязку Федька сильно переживал: было стыдно раздеваться перед женщинами. Его смущение заметили и теперь в палате шутили над Федькой. И на этот раз упоминание о его ране вызвало много незлобивых острот и шуток:
— А что? Рана же интересная! Осколок удачно пролетел, ничего больше не задел.
— За него Маруся голубоглазая здорово молилась.
— Молитва осколку не помеха… Может, и задевать-то нечего было.
— Это у Федьки-то?! — удивленно воскликнул чернобровый.
Все расхохотались. Не выдержал и врач.
— Ну перестань, Володь, смущать Федора. Еще капелька — и он взорвется, — останавливал рыжеусый.
Шутки, дружеское подтрунивание разрядили напряжение. Врачу здесь делать было нечего, он ушел в следующие палаты. Федька давно лежал лицом к стене, накрывшись одеялом.
В палате все друг друга зовут по имени. Пожилых же уважительно величают по имени-отчеству. О званиях — и помину нет.