Пока я смотрел, полицейский вышел из гардеробной, они с женщиной перекинулись парой слов, и он исчез в ванной, закрыв за собой дверь.

Сквозь другое окно я увидел крепкую женщину лет около сорока, ее волосы были очень коротко подстрижены, глаза закрыты; возможно, она спала. На ее коленях лежал ребенок и дергался в спазмах.

Эти сцены их домашней жизни сказали мне ровно столько, сколько было нужно знать, чтобы понять, почему этот полицейский решил обменять присягу верности на деньги. А также подсказали мне средства и способы, с помощью которых я мог бы атаковать и сломать его, если понадобится, прежде чем окончательно с ним расправиться.

Парк отправил CMC, когда вставало солнце, незадолго до того, как поднялась Франсин, чтобы идти домой заботиться о собственных детях, и малышка снова расплакалась. Он получил ответ меньше чем через час, когда пытался уговорить свою вечно беспокойную дочь одновременно широко открыть рот и не шевелиться секунду, чтобы он успел вставить в него соску бутылочки. Пытаясь сделать это, он прочитал короткий текст.

07/30

Ему скоро нужно будет уйти. Опять оставить Роуз с ребенком.

Еще несколько недель назад Парк бы не колебался. На протяжении ее болезни, начиная с шестого месяца беременности, когда Парк наконец-то убедил ее сдать анализ хотя бы ради того, чтобы больше не думать об этом, забота о ребенке всегда помогала Роуз сосредоточиться. «Она умрет без нас», — сказала она Парку, когда в первый раз прижала к груди крошечное испачканное кровью существо. Но она чаще вела себя так, как будто ребенок умер бы без нее. Не то чтобы она совсем исключала Парка. Не в том дело. Она всегда говорила ему, что одной из причин, почему она так хотела иметь ребенка, было желание видеть, как ребенок заставит его выйти «из раковины».

«Ты слишком много живешь в голове, Парк. С ребенком думать некогда, надо просто делать то, что надо. Для тебя это будет здорово. Из тебя получится отличный папаша», — не один раз говорила она ему. Достаточно часто, чтобы он запомнил.

Так что дело было не в том, что она хотела его отстранить. Скорее, она как будто бы отказывалась просить помощи. Упорно старалась делать все, что в ее силах. Не потому, что не доверяла Парку, но потому, что это помогало ей сосредоточиться.

Малышка умрет без них. И пока ее поглощала эта мысль и мелкие ежедневные заботы о жизни ребенка, она не думала о собственной смерти. Неизбежной. Неминуемой. Ужасной. Ребенок отвлекал ее от умирания и увлекал в то царство, где будущее было не нависающей стеной, а бескрайним горизонтом. Многие месяцы забота о дочери была убежищем для Роуз, источником спокойствия и сосредоточения. В эти месяцы Парк не просто спокойно оставлял Роуз с малышкой, он чувствовал облегчение, что может так поступить. Когда его жена брала ребенка на руки, страх — чувство, которое, как казалось ему до диагноза, она неспособна испытывать, — покидал ее глаза.

Теперь же страх как будто утихал только тогда, когда ее качали волны прошлого. Галлюцинации, которые становились все чаще и всегда возвращали ее в те годы, когда еще не было малышки.

Когда Парк находил дочь брошенной на полу гостиной, это было еще не самое плохое. Однажды, за неделю до того, Парк пришел домой и нашел ее в ванной, она извивалась и плакала в остывающей воде глубиной в ладонь в пластиковой ванночке, где они ее купали. Роуз он нашел с той стороны дома, где они держали велосипеды и газонокосилку, она втихомолку курила. Бог знает, где она нашла сигарету, наверное, в обувной коробке в гараже. Она почти бросила курить, только изредка позволяя себе выкурить сигаретку тайком от Парка, вскоре после того, как они познакомились и она поняла, как он ненавидит эти чертовы вонючие штуки. Когда она прекратила пользоваться противозачаточными средствами, она совсем перестала курить, даже не вспоминая об этом.

Парк застал ее в боковом дворе. Она бросила окурок и принялась беззаботно свистеть, глядя в небо, раздавила сигарету ногой и, как это бывало уже сто раз, пошутила насчет того, что муж-полицейский поймал ее с поличным. Но этот раз был не тот, что раньше. При виде мокрой, кричащей девочки на руках у Парка Роуз сначала смутилась, а потом в ее глазах опять появился страх. Она так ужаснулась тому, что сделала, что побежала в дом и спряталась в гардеробной, и Парку удалось выманить ее оттуда только после того, как он просидел снаружи целый час, снова и снова напевая их дочери песенку с алфавитом, пока она не успокоилась и пока Роуз не успокоилась тоже.

Все чаще и чаще он находил ее уплывшей мыслями куда-то, то ли затерявшейся в прошлом, то ли погруженной в «Бездну». Забыв о ребенке.

Когда Парк согласился на задание Бартоломе, он не волновался из-за графика; днем или ночью он делал то, что был должен и когда был должен. Два месяца спустя, когда у Парка только начала появляться своя клиентура, он заметил, как цепенеет шея у жены, ее потливость, узкие зрачки, и что ей все чаще не спалось, как она сказала, потому что она набрала вес из-за беременности и к тому же началось лето.

«Все меняется, милый. Твоя работа. Моя работа. Скоро родится малыш. Ну конечно, я плохо сплю. Конечно, у меня напряжена шея. Давай прилепим тебе на живот пять-шесть лишних килограммов, в груди тоже лишний размер добавим и посмотрим, что у тебя будет со спиной. Не делай из мухи слона» — вот что она сказала.

Через пять месяцев после того, как он приступил к заданию, ей поставили диагноз. Врачи предупредили об угрозе позднего выкидыша, если ее самочувствие внезапно ухудшится и тело не сможет доносить ребенка полный срок. Рассматривалась возможность преждевременных искусственных родов, но Роуз отказалась.