Какое счастье, что он еще только собирался прикоснуться ко мне паяльником. Однако это не значит, что паяльник уже не подействовал, когда его просто поднесли к коже на расстояние сантиметра. Он начал не с гениталий. Он хорошо знал свое дело и оставил себе место для развития. Вместо этого начал с участка нежной кожи у меня под коленями.

Для начала я сосредоточился на чучелах, стоявших у меня в комнате. Коллекция из трех работ художницы из Миннесоты, которая нашла себе средство выражения в виде «сбитых на дорогах и подобранных животных». Одна из работ представляла собой два освежеванных и выпотрошенных беличьих остова в таких позах, будто они танцуют джиттербаг. Другая — коровий глаз в банке с формалином. И третья — почти как живой черный кот с прикрепленными к его плечам раскрытыми крыльями дрозда.

Эти элементы моей апокалиптической коллекции порой служили мне барометрами человеческой натуры, измерявшими степень убийственного отвращения, с которым некоторые люди реагировали на эти предметы, стояли на полке книжного шкафа. Ни один из нагрянувших ко мне мужчин не удостоил их повторным взглядом. Однако они стоили того, чтобы посмотреть на них еще раз. В их создание было вложено великолепное мастерство. Танцующие белки и коровий глаз выставлялись в галерее, а крылатый кот делался на заказ, и я дожидался его больше года. Я попросил найти кота покрупнее, и художнице пришлось ждать, пока не попадется подходящий труп. В конце концов она спросила, может быть, мне подойдет пестрый кот, покрашенный в черный цвет. Главным образом меня интересовал размер, а подлинность окраса не имела никакого значения. Обхватом своих крыльев он скреплял весь книжный шкаф; все, что стояло на полках, замыкалось на нем. Чернокрылый кот в своем орлином гнезде из книг.

Однако я уже больше не мог думать об этом. Запах горелых волос и обожженной кожи стал перемежаться струйками топленого жира. Собственный вопль выдернул меня из забытья, и я снова стал осознавать задаваемые мне вопросы.

— Тебя нанял политик или преступник?

Вопрос задавали мне много раз, но по какой-то причине только в тот момент до меня дошло, насколько он смешон, и, когда мой крик стих, я засмеялся.

Все в комнате замерли. Человек, составлявший опись моих данных и записей, поднял глаза от наутбука, к которому он как раз пытался получить доступ, не имея пароля. Человек у окна отнял бинокль от глаз. Допрашивавший поднял взгляд от бумажного плана. Человек с паяльником убрал его от моей ноги и держал в воздухе, как перо, как будто готовясь вскоре опять погрузить его в чернильницу.

Они переждали мою минутную истерику, зная, что, если они продолжат давить, я вполне могу тронуться рассудком и на несколько часов стать нечувствительным. Через несколько секунд самообладание вернулось ко мне, но я продолжал смеяться полных три минуты. Говорят, смех — лучшее лекарство. Я никогда не принимал эту сермяжную мудрость, но тем не менее позволил себе такую слабость.

Некоторое время я потратил на то, чтобы согнуть правую ногу, насколько позволяли путы, подбадривая себя тем, что они еще не успели причинить непоправимого вреда связкам и мышцам моего колена. Остаток трех минут я потратил на то, чтобы снять то напряжение, которое мог стряхнуть фальшивый смех. Мне нужна была такая степень расслабленности, которая позволила бы восстановить концентрацию. Так я и использовал последние секунды, оставшиеся в моем распоряжении. На этот раз я сосредоточился на холсте У Шаньчжуаня «Сегодня воды нет — глава 29».

Картина покрывала большую часть стены от пола до потолка против окон, глядевших на город, и ее красные краски загорались, когда настоящий лос-анджелесский закат опалял небеса. Плотно заполненная схематичными образами архитектуры, религии, анатомии, геометрии и водопроводных труб, переплетенных с текстом на английском и китайском. Мои глаза сами по себе остановились на словах «открытая коробка». Я вообразил, как снимаю крышку с обувной коробки. Отклеиваю клейкую ленту от картонки. Взламываю верхнюю часть ящика. Раскрываю ювелирную коробочку, словно раковину. Я постарался в подробностях восстановить внутренние механизмы классического освобождения из ящика, уже не модного, но очень популярного у иллюзионистов XIX века номера. И когда паяльник коснулся внутренней стороны моего бедра, я пожалел, что меня не просто заперли в ящике.

— Тебя наняли политики или преступники?

На этот раз я не засмеялся.

10/7/10

Неужели правда? Неужели все еще десятое число? А сегодня утром было какое? Да, десятое. Сегодня утром я сидел здесь в машине и писал, перед тем как пойти на школьный стадион. Прошло чуть больше двенадцати часов с тех пор, как я перед уходом положил дневник и флешку в тайник.

Франсин вышла с ребенком и сказала мне, что Роуз в спальне и пытается медитировать. Я забрал малышку у Франсин, девочка расплакалась. Когда Франсин ушла, я не хотел идти в спальню и тревожить Роуз. Медитация уже не помогает ей, как раньше, но иногда ей все-таки удается ввести себя в легкий транс. Она говорит, что это совсем не похоже на сон, но она начинает видеть перспективу.

Перспективу.

Капитан Бартоломе ничего не сказал об убийствах на голдфарме. Он ничего не сказал о диске Хайдо. Федералы, которые пришли ко мне, не стали обыскивать дом, как только нашли сейф. Они только забрали мои полицейские отчеты, «дрему» и отпечатки. Если бы они знали про диск с файлом под именем Кейджера, они бы и его постарались найти.

Они не знают про диск.

Капитан Бартоломе и федералы не знают, что Кейджер вел дела с фармерами.

Они пришли только за «дремой» и моими отчетами. Они забрали отпечатки пальцев, потому что карточки лежали прямо тут же, в сейфе.

Мои отчеты. Я упомянул про убийство.

А про диск?

Нет, не упоминал. Я скрыл это от Бартоломе. Этого нет в отчетах. А убийства есть. Им все равно. Нет, не все равно. Если они узнают, что Кейджер имел какие-то дела с Хайдо Чангом, им будет не все равно. Но они не знают про диск. Поэтому они не знают, что я там был.

Но узнают, когда прочтут отчеты.

И что тогда?

Чего им надо? Им надо отмазать семейку Афронзо. А потом? Что еще? Что угодно? Зачем я здесь? Зачем я занимаюсь «дремой»? Если они не хотят, чтобы Афронзо примазывали к торговле «дремой», и если они знают, что Кейджер меняет ее на то, что ему нужно, зачем тогда искать эту самую торговлю?