Перспектива. Они думают не так, как я. Они думают так, как они.

Отец, бывало, рассказывал, как это бывает, когда тебя переводят служить на чужую землю: «Они не обязаны приспосабливаться под наш образ жизни, Паркер, это мы обязаны понять их образ жизни. Как только мы поймем, что они думают, можно уже начинать прогнозировать их поступки. Как только мы научимся делать точные прогнозы, можно начинать манипулировать их поступками. Это дипломатия».

Перспектива.

Они знают, что где-то что-то найдется. Они знают, что Кейджер продает «дрему». Знают, что, если его раскроют, мало не покажется. И при этом все равно дают полиции, то есть мне, начать расследование.

Потому что?

Потому что им не надо, чтобы кто-нибудь узнал. Потому что им не надо, чтобы это нашел кто-нибудь такой, кого они не могут контролировать. Если что-нибудь просочится, если будет утечка у них в системе, они должны знать об этом первыми. Люди, которых они контролируют, должны знать об этом первыми.

Найти утечку. Найти утечку, которая ведет к Кейджеру и семье Афронзо. Найти утечку, прежде чем ее найдет кто-нибудь другой, и заделать.

Я водопроводчик.

Роуз. Ты читаешь это? Ты подарила мне этот дневник. Я пишу в нем и думаю о тебе. Ты читаешь его?

Я водопроводчик.

Я делаю за них грязную работу, Роуз. Я думал, у меня были причины, чтобы я тратил время не на тебя и малышку. Я думал, это что-то важное. Чтобы мир снова стал нормальным, чтобы мы все перестали сходить с ума, чтобы с малышкой не случилось ничего плохого, вот что нужно сделать, думал я. Думал, что должен быть полицейским. Когда капитан Бартоломе предложил мне это задание, я решил, что должен его выполнить. Чтобы все стало лучше. Я такой невинный.

Нет, не правда; невинный я в последнюю очередь. Насчет этого ты ошибаешься, Роуз. Но я наивный. И самонадеянный. Если думал, что будто бы делаю что-то для спасения мира.

Я их водопроводчик.

Я занимаюсь техобслуживанием мира, который они создают. А я дурак.

Перспектива.

Не хнычь, сказала бы Роуз. Разнылся. Сделай уже что-нибудь.

Она не хочет со мной говорить. До сих пор. Когда капитан Бартоломе уехал, я пошел к ней во двор, чтобы попытаться поговорить. Утром перед уходом, я сказал, что скоро вернусь. А сам не вернулся. Франсин сказала, что нашла Роуз в оцепенении у кроватки, она смотрела, как плачет ребенок. И говорила сама с собой. Повторяла снова и снова: «Это мой ребенок, это мой ребенок». Она не хотела брать ее из кроватки. Боялась, что забудет, где она и что она, забудет про малышку и положит ее в какое-нибудь опасное место. Она весь день просидела у кроватки, боясь дотронуться до плачущего ребенка, повторяя себе, кто она, что это за день и что это за ребенок.

И не надо ей со мной говорить.

Роуз, ты права, что не разговариваешь со мной. Я бросил тебя одну.

И я снова собираюсь оставить тебя одну.

Ты сказала, что я не могу заботиться о ребенке.

Но я должен попробовать. Они использовали меня, чтобы я помог им похоронить старый мир. Наш мир. Мир нашего ребенка. Тот, которого малышка заслуживает. Тот, который мы ей обещали. Я не могу этого допустить. Я не могу защитить ее в том мире, который они пытаются сотворить. Ты могла бы. А я не могу. Я не могу заботиться о ней здесь. Но я могу заботиться о ней в том мире, который они хотят погубить. Я должен жить в этом мире. Если я шагну в их мир, если попробую жить по их правилам, я ее потеряю.

Я не могу потерять вас обеих.

Я помню все, что ты сказала.

«Как же я смогу заботиться о тебе?» — спросила ты.

Я покачал головой и сказал, что тебе и не нужно. И ты вроде как вздохнула, как это бывает, когда ты думаешь, что до меня что-то не доходит.

«Нет, правда, я хочу сказать, черт, как же я буду заботиться о тебе?».

Я сказал тебе, что у меня все хорошо.

Ты смотрела в потолок.

«Ты такой… господи, ненавижу это слово, но ты такой невинный. Я хочу сказать, как же мне уйти от этого?».

Не уходи от меня, Роуз.

Я не невинный.

Но ты не уходи от меня.

Бини не отвечал на звонки.

Он не поехал с Парком в галерею. Когда Кейджер дал понять, что не зовет его с собой, Парк хотел было настоять, но Бини покачал головой. Его долгий день закончился. Ему еще нужно ехать несколько километров до дома. Ему не терпится покурить опиума перед поездкой. Лавировать на велосипеде между застрявшими и брошенными автомобилями в Лос-Анджелесе — сюрреалистическое удовольствие. Ему хочется усугубить это удовольствие. И еще ему очень хочется выспаться. Конечно, ему опять будут сниться сны, но, если чуть-чуть повезет, после пробуждения он их не вспомнит.

Он сказал, чтобы Парк не волновался, ему все равно не хочется в галерею. Он не хотел, чтобы его везли домой на машине. Он предпочитал доехать сам и лечь спать. Уже за дверями «Денизона», когда Парк протянул ему руку на прощание, Бини обнял его одной рукой, но так коротко, что Парк не успел ответить на этот жест прощания.

— Если завтра будешь поблизости от фарма, может, там увидимся.

Парк хотел сказать ему, чтобы он не ходил туда. Чтобы держался подальше. Но рядом был Кейджер, писал в «Твиттер», отправлял сообщения по телефону, рассылал свои мысли в ночь.