Это были не последние слезы, которые пришлось глотать Фермине Дасе. Флорентино Ариса не отлежал еще шестидесяти дней своего заключения, когда газета «Справедливость» опубликовала во всю первую полосу, с фотографиями героев, историю якобы тайной любовной связи доктора Хувеналя Урбино с Лукресией дель Реаль дель Обиспо. Обсасывались детали их предполагаемых отношений — как часто и каким образом? — но особое внимание обращалось на то, что супруг Лукресии сам погряз в мерзостях содомского греха с неграми, рабочими сахарного завода. История эта, напечатанная под огромным заголовком кроваво-красного цвета, обрушилась громом на несчастную местную аристократию. Однако в ней не было ни строчки правды: Хувеналь Урбино и Лукресия дель Реаль близко дружили с молодых лет и продолжали дружить после того, как обзавелись семьями, однако любовниками не были никогда. Скорее всего публикация была направлена не против доктора Хувеналя Урбино, к памяти которого все относились с почтением, а против мужа Лукресии дель Реаль, за неделю до того избранного президентом общественного клуба. Скандал заглушили в считанные часы. Но Лукресия дель Реаль перестала ходить к Фермине Дасе, что та истолковала как признание своей вины.

Скоро, однако, стало ясно, что и Фермина Даса не защищена от опасностей, подстерегающих ее сословие. «Справедливость» обрушилась на ее единственный слабый фланг: торговые дела ее отца. Когда Лоренсо Даса вынужден был против воли уехать из страны, ей было известно лишь одно его темное дело и в том виде, в каком ей рассказала об этом Гала Пласидиа. Позднее, когда Хувеналь Урбино в разговоре с губернатором получил подтверждение этому, она пришла к убеждению, что отец стал жертвой оговора. А дело было так: два правительственных уполномоченных явились в их дом в парке Евангелий с ордером на обыск, перерыли все сверху донизу, но не нашли того, что искали, и под конец приказали открыть шкаф с зеркальными дверцами в старой спальне Фермины Дасы. Гала Пласидиа была в доме одна и не успела никого предупредить, а потому отказалась открыть шкаф, сказав, что у нее нет ключей. Тогда один из уполномоченных рукояткой револьвера разбил зеркальную дверцу, и между стеклом и деревом открылось пространство, набитое фальшивыми стодолларовыми купюрами. Лоренсо Даса оказался последним звеном в цепи широкой международной операции. Мошенничество обстряпывалось по высшему классу: все купюры были отпечатаны на подлинной бумаге с водяными знаками — просто смыли обозначение в один доллар химическим способом, граничащим с магией, а вместо него напечатали стодолларовое достоинство. Лоренсо Даса показал, что шкаф был куплен много лет спустя после свадьбы дочери и, наверное, попал в дом вместе с запрятанными в него купюрами, но полиция доказала, что шкаф стоял в доме, когда Фермина Даса еще ходила в школу. А значит, никто, кроме него, не мог спрятать за зеркалом фальшивые деньги. Только это и рассказал доктор Урбино жене о разговоре с губернатором, в котором пообещал отправить тестя на родину, чтобы прикрыть скандал. В газете же рассказывалось гораздо больше.

Рассказывалось, что во время одной из многочисленных гражданских войн прошлого столетия Лоренсо Даса выступил посредником между правительством президента-либерала Акилео Парры и неким Джозефом К. Коженевским, поляком по рождению, который задержался здесь на несколько месяцев вместе с торговым судном «Сан-Антуан», плававшим под французским флагом, и пытался провернуть какое-то темное дело, связанное с торговлей оружием. Коженевский, прославившийся позднее во всем мире под именем Джозефа Конрада, каким-то образом вышел на Лоренсо Дасу, и тот купил у него груз оружия на деньги правительства, имея для этого все положенные бумаги и заплатив чистым золотом. По словам газеты, Лоренсо Даса затем заявил, что купленное оружие пропало в результате какого-то невероятного нападения, а на самом деле перепродал его за двойную цену консерваторам, воевавшим против правительства.

И еще «Справедливость» сообщала, что Лоренсо Даса купил по очень низкой цене излишек солдатских сапог у англичан в ту пору, когда генерал Рафаэль Рейес создавал военно-морской флот и на одной этой операции за шесть месяцев удвоил свое состояние. По словам газеты, Лоренсо Даса отказался принять прибывшие в порт назначения сапоги на том основании, что все они были на правую ногу, однако когда в соответствии с законом таможня стала распродавать их с торгов, он оказался единственным покупателем и купил их все за символическую цену в сто песо. Теми же самыми днями его сообщник купил на тех же условиях груз сапог на левую ногу, прибывший на таможню в Риоачу. А потом Лоренсо Даса сложил пары сапог как положено и, использовав родственные отношения с семейством Урбино де ла Калье, продал сапоги новорожденному военному флоту с прибылью в две тысячи процентов.

И заканчивала «Справедливость» сообщением о том, что покинул Лоренсо Даса Сан-Хуан-де-ла-Сьенагу в конце прошлого столетия вовсе не только в поисках светлого будущего для своей дочери, как любил повторять, а потому, что его поймали на прибыльном дельце: подмешивал в табак измельченную бумагу, да так ловко, что самые утонченные курильщики не замечали обмана. Раскрылись и его связи с подпольным международным предприятием, наиболее доходным промыслом которого в конце прошлого столетия стал нелегальный ввоз китайцев из Панамы. А вот подозрительная торговля мулами, так навредившая его репутации, похоже, оказалась единственной честной коммерцией.

Едва встав с постели, Флорентино Ариса, с еще саднящей спиной, взял в руки толстый посох вместо зонта и в первый же свой выход из дому направился к Фермине Дасе. Такой он ее не знал: на кожу легла неизгладимая печать лет, а горькая обида умертвила всякое желание жить. Доктор Урбино Даса, дважды навещавший Флорентино Арису во время его заточения, поведал, как потрясли ее публикации в «Справедливости». Неверность мужа и предательство подруги, о которых она прочитала в первых статьях, привели ее в такую ярость, что она перестала по воскресеньям ходить в фамильный мавзолей, как было заведено, ибо не могла смириться, что он там, в своем ящике, не услышит оскорблений, которые ей хотелось выкрикнуть: она воевала с мертвецом. А Лукресии дель Реаль дель Обиспо она велела передать, если кто-то того захочет: пусть утешится тем, что в толпе, прошедшей через ее постель, был один настоящий мужчина. Что касается публикации о Лоренсо Дасе, то трудно сказать, что задело ее больше — сам ли факт обнародования или то, что она так поздно узнала, кем на самом деле был ее отец. Но независимо от того, что повлияло больше, она была раздавлена. Волосы, прежде чистого стального цвета, так ее облагораживавшие, теперь походили на пожелтевшие космы кукурузного початка, а прекрасные глаза пантеры не сверкали, как прежде, даже в гневе. Каждый жест, каждое движение говорили о том, что она не хочет жить. Уже давно перестала она запираться в ванной комнате или другом укромном месте, чтобы покурить, но впервые начала курить на людях, с нескрываемой жадностью, сперва сворачивая сигареты сама, как ей всегда нравилось, а потом стала курить и самые простые, готовые, которые удавалось купить: не хватало ни времени, ни терпения сворачивать их самой. Другой человек, не Флорентино Ариса, непременно задался бы вопросом: какое будущее может быть у такого, как он, старика, хромого, да еще с истерзанной и облезшей, точно у осла, спиной, и женщины, не желавшей иного счастья, кроме смерти. Другой — но не он. Среди развалин и обломков он отыскал крохотный лучик надежды, ибо ему показалось, что несчастье возвеличивало Фермину Дасу, гнев и ярость красили ее, а злость на весь свет вернула ей дикое своенравие, каким она отличалась в двадцатилетнем возрасте.

У нее появились новые основания быть ему благодарной: он послал в «Справедливость», опубликовавшую подлые статьи, замечательное письмо — об этической ответственности прессы и об уважении к чужой чести. «Справедливость» не опубликовала письма, но автор послал копию в «Диарио дель Комерсио», самую старую и серьезную газету Карибского побережья, и там его поместили на первой странице. Письмо под псевдонимом Юпитер было написано так убедительно, так остро и таким прекрасным слогом, что авторство стали приписывать некоторым наиболее известным писателям провинции. Это был одинокий голос в океане, но голос глубокий, и он был услышан, и Фермина Даса догадалась, кто автор письма: она сразу узнала некоторые мысли и даже буквально целую фразу из размышлений Флорентино Арисы на тему нравственности. И в мрачном запустении своего одиночества откликнулась помолодевшим вдруг чувством приязни. И в те же самые дни Америка Викунья, оказавшись субботним вечером одна в спальне на Оконной улице, по чистой случайности наткнулась в незапертом шкафу на машинописные копии размышлений Флорентино Арисы и написанные от руки письма Фермины Дасы.

Доктор Урбино Даса был рад, что возобновились визиты Флорентино Арисы, которые так поднимали дух его матери. Совсем иначе к этому отнеслась Офелия, его сестра: она вернулась из Нового Орлеана с первым же пароходом, груженным фруктами, едва узнала, что Фермина Даса завела странную дружбу с человеком, чьи моральные устои, судя по всему, оставляли желать лучшего. Она не сдерживала своего беспокойства, и не прошло недели, как разразился скандал: она поняла, что Флорентино Ариса был своим человеком в доме и влияние его велико, увидела, как они перешептываются или вдруг затевают ссоры, точно молодые влюбленные, во время его визитов, затягивавшихся до ночи. То, что доктор Урбино Даса считал благотворной привязанностью двух одиноких стариков, ей представлялось чуть ли не тайным сожительством. Такая уж она была, Офелия Урбино, вылитая донья Бланка, будто приходилась ей не внучкой по отцовской линии, а родной дочерью. Такая же благовоспитанная, такая же высокомерная и точно так же, как та, питавшаяся предрассудками. Она просто не способна была представить, что возможна невинная дружба между мужчиной и женщиной. Даже если им всего пять лет от роду, а тем более — восемьдесят. В жаркой перепалке с братом она заявила: чтобы окончательно утешить мать, Флорентино Арисе остается только залезть в ее вдовью постель. У доктора Урбино Дасы никогда не хватало ни слов, ни духу ответить ей, и на этот раз тоже не хватило, но вмешалась его жена и спокойно заметила, что любви покорны все возрасты. Офелия взорвалась.