Он знал. Фермина Даса попросила камердинера не будить ее и дать выспаться как следует, а когда проснулась, на столике у постели стояла в вазе белая роза, свежая, еще в капельках росы, а рядом лежало письмо от Флорентино Арисы, на стольких страницах, сколько он успел исписать с того момента, как простился с нею. Спокойное письмо, пытавшееся выразить то состояние духа, что владело им со вчерашнего вечера, письмо такое же лирическое, как и другие, и такое же возвышенное, но только питалось оно в отличие от всех остальных живой реальностью. Фермина Даса читала письмо, стыдясь того, как отчаянно колотится ее сердце. Заканчивалось письмо просьбой известить его через камердинера, когда она будет готова, чтобы пойти к капитану, который ждет на капитанском мостике, желая показать, как управляют пароходом.

Она была готова в одиннадцать, свежевымытая, пахнущая цветочным мылом, в простом вдовьем платье из серого этамина, прекрасно отдохнувшая после ночной бури. Она заказала скромный завтрак камердинеру в безупречно белой униформе, который обслуживал лично капитана, но не попросила сказать, чтобы за ней пришли. Она сама поднялась на капитанский мостик, на мгновение ослепла от чистого, без единого облачка неба, а потом увидела Флорентино Арису, беседующего с капитаном. Он показался ей другим, не только потому, что теперь она смотрела на него иными глазами, но он и впрямь изменился. Вместо мрачного одеяния, какое он носил всю жизнь, на нем были белые удобные туфли, льняные брюки и рубашка с открытым воротом, короткими рукавами и нагрудным кармашком с вышитой монограммой. Голову прикрывала шотландская шапочка, тоже белая, а привычные очки от близорукости сменили другие, удобные, с затемненными стеклами. Все было новеньким, с иголочки, и куплено специально для этого путешествия, кроме ношеного коричневого ремня, на который взгляд Фермины Дасы наткнулся сразу же, как на муху в супе. Увидев его таким, принарядившимся специально для нее, она не могла совладать с собой — краска залила лицо. Здороваясь с ним, она смутилась, а он от ее смущения смутился еще больше. Мысль о том, что они ведут себя как молодые влюбленные, привела их в такое замешательство, что даже сердце капитана Самаритано дрогнуло сочувствием. И он пришел им на помощь — пустился объяснять, как управляют судном и его главным механизмом, подробно, по часам. Они медленно плыли по безбрежной реке, до горизонта усеянной огромными раскаленными песчаными отмелями. Это были уже не мутные и быстрые воды устья, а медленные и прозрачные, отливавшие металлом под безжалостным солнцем. Фермина Даса решила, что это дельта, испещренная песчаными островами.

— Нет, это то, что осталось нам от реки, — сказал капитан.

Флорентино Ариса был потрясен переменами, особенно на следующий день, когда плыть стало труднее; он понял, что великая родительница рек Магдалена, одна из величайших в мире, увы, всего лишь оставшаяся в памяти мечта. Капитан Самаритано рассказал, как неразумное сведение лесов за сорок лет прикончило реку; пароходные котлы сожрали непроходимую сельву — деревья-колоссы, которые поразили Флорентино Арису во время первого путешествия по реке. Фермина Даса скорее всего не увидит животных, которых мечтала увидеть: охотники за шкурами для новоорлеанских кожевенных заводов истребили кайманов, которые, притворяясь мертвыми, долгими часами лежали с открытой пастью по берегам, подстерегая бабочек, гомонливые попугаи и оравшие, точно сумасшедшие, уистити вымирали в умиравших лесах, морские коровы с огромными материнскими сисями, кормившие детенышей, вопя безутешными женскими голосами на песчаных отмелях, исчезли начисто, как вид, под свинцовыми пулями охотников — любителей развлечений.

Капитан Самаритано испытывал едва ли не любовь к морским коровам, представлявшимся ему почти женщинами, и считал правдивой легенду, согласно которой они были единственными в животном мире самками без самцов. Он никогда не позволял стрелять в них с борта своего парохода, что повсюду стало обычным делом, несмотря на запретительные законы. Один охотник из Северной Каролины, с выправленными по всей форме бумагами, не повиновался ему и точным выстрелом из «спрингфильда» раздробил голову самке морской коровы, и детеныш плакал — убивался над мертвым телом матери. Капитан велел подобрать осиротевшее животное и позаботиться о нем, а охотника высадил на пустынной отмели возле трупа убитой им матери. Он отсидел шесть месяцев в тюрьме, поскольку был заявлен дипломатический протест, и чуть было не потерял лицензию на судовождение, но готов был снова поступить так же сколько угодно раз. Эпизод оказался историческим: осиротевший детеныш, который вырос и жил много лет в парке редких животных в Сан-Николас-де-лас-Барранкас, был последним экземпляром морской коровы, который видели на реке.

— Каждый раз, как проплываю эту отмель, — сказал капитан, — молю Бога, чтобы гринго опять сел на мое судно: я бы опять его высадил!

Фермина Даса, которой капитан сначала не понравился, была растрогана рассказом нежного гиганта и с радостью впустила его в свое сердце. И правильно сделала: путешествие только начиналось, и ей предстояло еще не раз убедиться, что она не ошиблась.

Фермина Даса и Флорентино Ариса оставались на капитанском мостике до самого обеда, а незадолго до того они прошли мимо селения Каламар, в котором всего несколько лет назад звенел неумолкавший праздник; теперь порт лежал в развалинах, а улицы были пустынны. Единственное живое существо, которое они увидели с парохода, была женщина в белом, махавшая им платком. Фермина Даса не поняла, почему они не подобрали ее, она казалась такой огорченной, но капитан объяснил, что это призрак утопленницы и делала она обманные знаки, чтобы сбить пароход с правильного курса на опасные водовороты у другого берега. Они проплыли так близко, что Фермина Даса прекрасно разглядела ее, такую четкую под сверкающим солнцем, и не усомнилась в том, что она существует на самом деле, правда, лицо показалось ей знакомым.

День был длинный и жаркий. После обеда Фермина Даса пошла к себе в каюту, чтобы отдохнуть, как положено в сиесту, но спала плохо, болело ухо, особенно когда пароход обменивался непременными приветствиями с другим пароходом Карибского речного пароходства, который встретился им несколькими лигами выше Старого Ущелья. Флорентино Ариса провалился в сон, сидя в главном салоне, где большая часть пассажиров, не имевших кают, спала будто глубокой ночью, и ему приснилась Росальба, поблизости от того места, где она садилась на пароход. Она была одна, в старинном традиционном наряде жительницы Момпоса, и на этот раз она, а не ребенок, спала в плетеной клетке, подвешенной на палубе. Сон был такой загадочный и в то же время забавный, что не шел из головы весь день, пока он играл в домино с капитаном и еще двумя пассажирами, его приятелями.

После захода солнца жара спала, и пароход ожил. Пассажиры словно очнулись от летаргического сна — умытые, в свежей одежде, они расселись в плетеных креслах салона и ждали ужина, назначенного на пять часов, о чем объявил метрдотель, обойдя палубу из конца в конец с церковным колокольчиком, и все ему шутливо аплодировали. Пока ужинали, оркестр начал играть фанданго, а затем пошли танцы и продолжались до полуночи.

Фермине Дасе не хотелось ужинать, болело ухо, она сидела и смотрела, как в первый раз загружают дрова для парового котла, причалив в лысом ущелье, где не было ничего, кроме поваленных стволов да старого старика, который вел торговлю; похоже, на много лиг вокруг больше не осталось ни души. Фермине Дасе остановка показалась длинной и скучной, немыслимой для европейских океанских пароходов, а жара стояла такая, что ощущалась даже в ее закрытой охлажденной каюте. Но едва пароход отчалил, снова подул свежий ветер, пахнуло нутром сельвы, и музыка зазвучала веселее. В селении Новое Местечко светилось только одно окно в одном доме, а из портового здания не подали знака о том, что есть груз или пассажиры, а потому они прошли мимо, не дав приветственного гудка.

Фермина Даса весь день мучилась вопросом, как у Флорентино Арисы хватает сил терпеливо ждать, когда она выйдет из каюты, но к восьми часам она сама больше не могла сдерживать желания быть с ним. Она вышла в коридор, надеясь встретить его как бы случайно, но далеко идти не пришлось: Флорентино Ариса сидел на скамье, молчаливый и печальный, как некогда в парке Евангелий, уже более двух часов, думая о том, как бы ее увидеть. Оба сделали вид, будто удивлены встрече, и оба знали, что притворяются, и пошли рядом по палубе первого класса, забитой молодежью, в большинстве своем шумливыми студентами, на последнем пределе догуливавшими каникулы. В баре они взяли прохладительного питья в бутылке, усевшись, как студенты, у стойки, и она вдруг почувствовала, что ей страшно. «Какой ужас!» — сказала она. Флорентино Ариса спросил, о чем она думает, что ее испугало.