— Да разве разглядишь! Вы своими удостоверениями как воробьи машете.

— Вам мое звание ни к чему. Доведут по мере надобности.

— Но позвольте!.. А как же мне к вам обращаться? Вы — лицо государственное. Так сказать, при исполнении. Не «дяденькой» же?

Семен Семеныч поднял взгляд от бумаг.

— Герман Алексеевич, что вы паясничаете?

— Отчего же! — возразил Бронников. Бес щекотал все пуще: едва сдерживался, чтоб не расхохотаться. — Вовсе нет! Просто хочется по форме, по закону!.. я же должен как положено… ну хорошо, можно вас маршалом называть?

— Хоть генералиссимусом, — буркнул Семен Семеныч.

— Отлично! — обрадовался Бронников. — Товарищ генералиссимус! Разрешите оправиться!

Семен Семеныч снова тяжело на него посмотрел, потом все же нажал какую-то кнопку.

Через несколько секунд дверь открылась, вошел чубарый парень в форме с сержантскими лычками на погонах… и в руках у него был карабин, бодро блестевший плоским штыком.

Сердце оборвалось: именно в ту секунду понял нечто окончательное.

— Встать! — скомандовал сержант (Семен Семеныч, переложив ответственность на плечи конвойного, уже и вовсе не обращал внимания не происходящее, строчил себе и строчил). — Вперед!

С усилием встал, двинулся; не могло, конечно, такого быть, но казалось, блеск штыка бросает вперед и под ноги синие блики.

— Направо! Дверь открыть! Оправляйся!

Вопреки ожиданиям, за перекошенной дверью сортира обнаружился не унитаз, а вонючая буро-потечная дыра: как на вокзале, с двумя стальными подошвами по бокам; ржавый бачок смотрел с самого потолка. Пережив легкое остолбенение, потянулся было прикрыть створку.

— Отставить!

— Но…

— Оправляйся!

Пальцы не слушались. Деурез тоже заколодило.

— Ну ты что там — морским узлом завязал? — добродушно спросил сержант через минуту.

— Оправились? — поинтересовался Семен Семеныч, когда он снова сел.

— Наилучшим образом, — буркнул Бронников. — Если это все, за чем привозили, разрешите откланяться.

Семен Семеныч откинулся на спинку кресла, вздохнул.

— Зря вы со мной так, Герман Алексеевич. Я ведь по-хорошему хотел.

— Да ну?

— Серьезно.

— У вас, видать, свои понятия… Мордой об стол — это «по-хорошему». Ногой по яйцам — «со всем уважением».

— А что мы? — удивился Семен Семеныч. — Что мы вам плохого сделали?

— Из Союза выгнали — раз, — ответил Бронников. — Фактически — сломали жизнь. Ни за что ни про что. Я же говорил тогда: не давал я ни в какой журнал никакой рукописи, не знаю, как она там оказалась… На работу мешали устроиться — два. У меня, между прочим, шесть изобретений в прежней жизни, а я сторожем по вашей милости. Теперь на улицах ловите, как собаку… Жене сказал, что скоро буду — позвонить не даете!

— Перестаньте, — отмахнулся Семен Семеныч. — Что вы заладили! Говорю же: поломка на линии… Что касается Союза вашего, мы вообще ни при чем. Это совершенно самостоятельная организация. Сами решают, что к чему… И потом: зачем вам в конструкторское бюро, Герман Алексеевич? КБ для вас — чистая смерть. Там не попишешь, — заметил он, усмехаясь. — То ли дело в лифтерах! Не согласны?..

Бронников с усилием улыбнулся.

— Ну конечно. Писатели — они сами. Самостоятельная организация. Даром что генералы возглавляют… А вы — вообще ангелы: во всем белом. И летаете высоко… все видите. Знаете, кому что: кому в Союз, кому в конструкторское бюро, кому под лестницу.

Семен Семеныч вытряс сигарету, сунул в рот. Чиркнул спичкой, прикурил, глубоко затянулся. Кивнул приглашающе:

— Курите.

— Свои есть…

— Ожесточение в вас, — сказал он, выдыхая сизый дым вместе со словами и глядя на Бронникова с таким выражением, как будто и в самом деле чего-то не понимал. — Серьезное ожесточение. Ведь я ничего плохого не хотел. Позвонил пригласить к себе. Между прочим, у нас Олимпиада на носу. Ведем большую профилактическую работу. Вы в этой связи находитесь, некоторым образом, в круге нашего внимания… Поговорить, просто поговорить! Заметьте — не сотрудничество предлагал, а просто встречу!

— Вот уж спасибо, — ввинтил Бронников. — Мне перед вами, Семен Семеныч, прямо поминутно расшаркиваться приходится. Благодетель вы мой.

— А вы меня обхамили, — печально сказал Семен Семеныч, пропустив мимо ушей колкость. — Почему? И вообще: почему вам не живется? Пользуетесь всеми правами советского человека, верно?.. почему бы не жить как все, а? Объясните, если можете.

Бронников хмыкнул. Честно сказать, Семен Семеныч попал в самую точку: он и сам подчас задавался этим вопросом. Ответ в слова не облекался. Но все же был ясен.

— Объяснения хотите. Что ж… У вас собака есть?

Семен Семеныч не нарушил игры, кивнул:

— Есть.

— Охотничья, наверное?

— Такса.

— Норная, — удовлетворенно кивнул Бронников. — А у меня пудель. Черный. Как у Фауста, если понимаете, о чем я…

Семен Семеныч презрительно скривился.

— Да… Пошли нынче утром в лес… в Тимирязевский. С поводка спустил. Всегда на глазах, а тут вдруг пропал. Зову — нету. Наконец появляется с важным видом… Оказывается, нарыл какую-то падаль. Думаю, кошку. Крысы не хватит, чтобы так вываляться… Должно быть, поздней осенью сдохла. А теперь оттаяла. И пришла в самую консистенцию. Вроде желе. А он в ней боками, боками… и спиной. Перламутровая такая слизь.