Лаская ее, он совершенно изнемог от вожделения и все-таки из последних сил сдерживал себя.

Сладостный призыв Джорджианы положил конец его титаническим усилиям и развеял последние сомнения. В конце концов, она не девственница и знает, о чем просит. А раз так…

Ее прерывистый вздох пронзил его сознание в то самое мгновение, когда он почувствовал, что преодолел некий барьер, врываясь в глубины нежного лона. Куинн замер, низко опустив голову.

Силы небесные!

Такого не может быть. Наверное, ему показалось. Наверное, она просто волнуется, и ее тело непроизвольно сжалось, протестуя против вторжения.

Чушь и бессмысленные отговорки. Он никогда не умел оправдываться, более того – всеми фибрами души ненавидел это унизительное занятие.

Она была невозможно тугой и узкой, и он покрылся испариной. Вожделение толкало его вперед, а разум сковывал мышцы, не позволяя совершить ни единого телодвижения.

– Джорджиана, тебе больно. – Он почти потерял голос от безумного напряжения. – Не шевелись, мы должны остановиться.

– Нет, – пролепетала она, – пожалуйста.

Помимо собственной воли он крепче прижал ее к себе. Она сделала едва уловимое движение, но этого хватило, чтобы он вошел в нее еще глубже… если такое вообще возможно.

Господи! Где же его обычное железное самообладание? Сейчас оно необходимо ему как никогда.

– Не шевелись, – хрипло повторил он. – Джорджиана, прошу тебя.

– Прости, я… – неестественно высоким голосом произнесла она и попыталась приподняться.

Греховное начало возобладало над доводами рассудка окончательно и бесповоротно. Куинн не отпустил ее от себя, и теперь все его усилия были направлены на то, чтобы не торопить события и обращаться с ней как можно более осторожно и бережно.

Джорджиана провела дрожащими руками по его спине, раздвинула колени, часто-часто задышала и наконец громко вскрикнула от наслаждения.

Только после этого он перестал сдерживаться и яростно устремился вперед – к тому моменту, когда его мышцы напряглись до предела и бесконечными судорожными толчками излили в нее его семя.

На него снизошло ощущение безмятежного спокойствия. Теперь, когда он и она до конца познали друг друга, плотские страсти улеглись, уступив место тихим раздумьям.

Итак, она оказалась девственницей.

Как ни странно, при всей своей недоверчивости он не испытывал никаких сомнений в честности Джорджианы. Наверняка она искренне заблуждалась. Одному Богу ведомо, чем занимался Энтони в ночь после свадьбы, однако результат налицо.

В сущности, абсолютно не важно, чья она вдова, если первым ее мужчиной стал именно Куинн. Такое положение вещей в корне меняло дело и налагало на него четкие и недвусмысленные обязательства. И это нисколько не удручало его. Она не будет ему в тягость. Вовсе нет.

Ведь она его милая прекрасная подруга. Его Джорджиана.

Джорджиану переполняли разнообразные переживания. Острое болезненное наслаждение – от физической близости, светлая радость – от возможности держать Куинна в объятиях, безбрежная благодарность – зато, как он воспринял уродливые шрамы. Она растворилась в нем, слилась с ним в единое целое, освободилась от груза земных тревог и воспарила к заоблачным высотам счастья.

Он был таким большим и тяжелым, но она упивалась этой тяжестью и не отпустила его, когда он попытался подвинуться и лечь рядом. Прижав его голову к своему плечу, она ласково перебирала темные короткие волосы Куинна и чувствовала, как постепенно расслабляются его мышцы, а дыхание становится все более размеренным и глубоким. Несколько минут спустя он уже крепко спал.

– Я люблю… – Она запнулась, а потом тихо выдохнула: – Люблю тебя.

Уловив едва заметное движение, она с трудом подавила охватившую ее панику. Нет-нет, он спит, конечно же, спит.

Внезапно Куинн повернулся и посмотрел на нее.

– О, дорогая, – мягко произнес он и ласково отвел волосы, упавшие ей на лицо, – моя дорогая, милая Джорджиана.

Она затаила дыхание в надежде услышать то, чего так бесконечно долго ждала.

Его молчание оглушило ее. Он не произнес больше ничего – ни единого слова о любви или сердечной привязанности. Все замерло, лишь беззаботно стрекотали сверчки, и раздавались странные трели пересмешника, который словно презрительно похохатывал над ней в обычной для этих птиц издевательской манере.

Джорджиана проглотила подступивший к горлу ком. Только бы не заплакать. Никаких слез. Ни за что.

С каждым вздохом ее сердце сжималось все сильнее, и ей хотелось только одного – вывернуться из-под Куинна и убежать, чтобы в уединении выплакать свое горе.

Бог свидетель, ему не хотелось огорчать ее. Он попросту не мог предложить свое сердце ни ей, ни кому бы то ни было другому. Остатки этого усохшего органа – если от него вообще хоть что-то осталось – принадлежали Фэрли. Хотя Куинн старался даже к дочери не привязываться слишком сильно. Ему ли не знать, как беспощадна старуха Смерть, если она всего за неделю унесла жизни его брата, сестры и родителей, когда ему было одиннадцать лет.