– А вы разве не мамаша будете? – разочарованно спрашивает Поплевкин.

– Какая я ему мать! – смущается царица Тамара. – Я его всего на десять лет старше.

– А раз не мать, так оно и лучше, – обрадованно заключает Моргун-Поплевкин и оборачивается к Коле.

– Ты ее орехом питай. Она орехи любит. А твой отец барин – у него на орехи хватит… Я тоже барин – главный надзиратель облаков и смотритель кабаков. Тебя, поди, в гимназии чужим словам учат?

– Латыни, – смущенно бормочет Коля, стыдясь за свое неравноправное с Поплевкиным положение. – Я на будущий год геометрию буду учить.

– Я тоже чужие выражения знаю, – радостно говорит Моргун-Поплевкин. – Есть слово: банзай! Меня японец на сопках Маньчжурии штыком колол и это слово кричал. Да…

– Ну, Коля, – говорит царица Тамара, – попрощайся со своим знакомым, поблагодари его, и пойдем дальше.

– Я тебе и колесо в клетку прилажу! – кричит вдогонку бродяга.

Коля и царица Тамара идут дальше. Белка сидит в углу клетки, не шевелясь, походя на чучело.

Коля все время смотрит на белку. Он поднимает клетку к своим глазам, сует палец между прутьев.

– Идем, Коля! – торопит его царица Тамара. – Не отставай, пожалуйста!

Она берет мальчика за руку и тянет к себе.

Коля вдруг роняет клетку на землю и берет в свою руку легкие пальцы царицы Тамары. Он чувствует неудержимое желание стоять так целую вечность и начинает задыхаться от счастья.

… Этот момент своей жизни, как и минуты первого появления царицы Тамары, прапорщик Куликов запомнил навсегда.

Он помнил это даже тогда, когда над его ухом раздался грубый крик:

– Прапорщик Куликов, извольте слушать мои слова! Вы не похожи на офицера Великой Армии. Я предупреждаю вас последний раз!

Брусничные щеки капитана трясло лихорадкой гнева; Куликов покорно щелкнул каблуками и вернулся в свою часть, слушая слова капитана, посланные вдогонку:

– Студенты несчастные! Начитались утопий, возись с ними!…

Через неделю, при сопротивлении передовым отрядам красных, в пылающей степи под Орском, сам атаман Дутов приказал расстрелять Куликова, совершенно растерявшегося во время боя и допустившего ненужное отступление.

Высокий казачий офицер выстрелил в обреченного из маузера, но его рука дрогнула, и прапорщик Куликов остался жить. Пуля офицера задела правое ухо лошади прапорщика, и он ускакал, совершенно не отдавая себе отчета во всем происходящем.

Взрывающиеся в Орске склады, артиллерийский огонь и дикий наскок кавалерии отдали во власть паники белые части.

Всадники Каширина неслись в облаках высокой пыли, догоняя бросающих оружие атаманцев, знавших, что каширинцы не берут пленных. В этом бою были окончательно и навсегда обесславлены отборные туземные и казачьи отряды Южной Армии, бросившиеся на голые солончаки Иргизской степи.

Прапорщик Куликов очнулся только тогда, когда увидел, что он попал в центр отступления.

Мимо него проходили обозы с кричащими людьми, он видел, как сквозь свежие бинты проступала тяжелая влага. Куликов отвернулся и загадал, сколько спичек осталось у. него в коробке. Он вынул коробку из кармана, вытряхнул спички на ладонь и улыбнулся – загаданное совпало.

После этого Куликову все окружающее стало безразличным, он даже смеялся, играя концом повода, и несколько раз без всякой причины выкрикивал какие-то слова.

Безумие эвакуации стерло все различия между людьми, прапорщика Куликова никто не окликал и не спрашивал ни о чем.

В одну из ночей, когда Куликов ночевал одиноко у костра, к нему из степи пришел неизвестный человек. Куликов не видел его лица, боясь заглянуть в него, зато прапорщику удалось разглядеть ноги незнакомца, которые он грел у костра.

Особенно Куликова поразили босые пятки его случайного спутника; они были похожи на резиновые мячи, расплющивающиеся при ходьбе.

Дезертир всю ночь молчал и, сопя, ел мясо, выковыривая его из консервной банки пальцами.

Страшный пришелец напомнил Куликову Калибана, прапорщик, засыпая, видел перед собой обезьяньи руки дезертира, и ему делалось почему-то жутко.

Утром Куликов проснулся и узнал, что он лежит здесь, и степи, совершенно один, у остывшей груды золы. Он стал ворошить веткой саксаула пепельный наст, но огня не нашел и разжег костер вновь.

Едкий дым глодал его глаза, и Куликов закрывал их рукавом мундира.

В дыму он не мог разглядеть ничего, даже внезапно подъехавших к нему всадников, появление которых он почувствовал только по стуку копыт.

Куликов пошатнулся от удара прикладом в бок.

– Замри, атамановец! – закричал передний солдат и поднял винтовку вверх.

– Постойте, – сказал медленно Куликов, так, как будто дело шло не о его жизни. – Я ушел к вам, не трогайте меня. Они ее расстреляли, понимаете? Я от этого ушел, бросил все. А ее – в затылок… Погодите!