– Какой же вы буддист, с позволения сказать, когда вы кровожадность проповедуете?

– А Джа-Лама сердце вырывал?

– Это тоже отклонение, извращение, так Сказать.

– Ничего подобного… Буддизм сохраняет чистоту духа, а тело – простая материя. Зачем же мне тело жалеть, раз дух бессмертен?

– А зачем вы себе молитву от пули взяли?

Он усмехнулся, ничего не ответил и разговор на другое перевел.

Между тем время идет, смеркается, и, когда совсем стемнело, заметил я, что мы не по той дороге едем.

Тропа какая-то вокруг озера идет, камыш мерзлый по стременам звенит, свежих следов нет.

Потом в котловину попали; черные кусты кругом, небо низко висит, и кажется, что до него нагайкой можно дотронуться. Ищем дороги и не найдем.

Тут мой спутник потемнел и взялся за проводника…

Монголишко оробел и от страха сказать ничего не может. Тут самое главное и началось.

Что тут было, господи боже!

Взял офицер саблю и плашмя стал проводника избивать. Монголишко с коня пал, на брюхо лег и мертвым сразу прикинулся. Офицер меня оттолкнул, когда я заступиться за человека хотел, сел в седло и говорит:

– Едем прямо!

– Куда? Все равно дороги нет.

– Вот там жилье есть! Оттуда дым доносит.

Какой тут дым? – думаю. Ветер такой, что ничего не разберешь.

– Куда мы поедем с вами без проводника? – Ничего, не беспокойтесь. Он нас догонит.

Пожал я плечами и поехал за ним, сам не зная почему во веем ему повинуясь.

В эту минуту я и подумал о том, какие люди бывают жестокие и что я перед его жестокостью – ничтожная единица.

Попадись к такому на войне, он из тебя лепешку сделает, в пыль превратит, все заставит сделать.

Скоро наш монголишко, слышим, шумит сзади, нас догоняет и сам прощенья у офицера просит.

И что самое удивительное, так это то, что действительно офицер нас к жилью привел.

Обогрелись мы там как следует, а наутро он у меня просит:

– Вы мне письмо должны к Джа-Ламе дать, слышите?

Голос у него такой, что я содрогнулся, но собрал все силы и отвечаю:

– Нет, не сделаю я этого никогда. С вашей душой к этому делу вас нельзя допускать.

– Так вы мне письма не дадите?

Подошел он ко мне вплотную и прямо мне в глаза поглядел, не мигая. Я на него, в свою очередь, поглядел в упор и говорю:

– Нет, господин офицер, мое слово крепко!

Повел мой офицер плечами, усмехнулся и руку мне протянул:

– Ну, что ж, – говорит, – ничего не поделать. Люблю людей, у которых свое слово есть. Прощайте! Сам поеду и всего добьюсь.

Поднял плечи свои высоко, стукнул шашкой и вышел на двор.

Думаю я, что страшный человек мне тогда попался. Легко ли в себе такую тоску и жестокость носить?

Теперь я и думаю, что мне довелось поступить справедливо. Не допустил я, не помог своим словом и делом совершению безумств, которые до сих пор страницы Истории черной кровью испятнали.

Волнуют очень меня записки мои. Вчера собрался я труд свой печатать, ходил по комнате, вспоминая прошедшие дни, потом спать лег и видел во сне друга своего, Джа-Ламу, перерожденца Амурсаны.

Будто слезает он с седла, подходит ко мне, протягивает руку и говорит:

– Здравствуй, русский брат! Помнишь, как мы с тобой делили пищу и ночлег?

Помню дальше, смотрит он на меня, и как всегда улыбка на щеке у него, как паучок, бегает.

– Русский брат! Мы с тобой не только оружие держали. Помнишь, как ты мне посоветовал монголам плуги дать и русскую обувь заводить?

Действительно, настоял я тогда на том, чтобы после необходимого пролития крови великий воитель прославил себя и добрыми полезными делами.

А мой новый знакомый способен ли на добрые и великие дела?

Конечно, нет! И поэтому люди такие, как он, могут лишь злодеями быть. Злодей, с тоской в груди, опасней всего на свете, хуже всякого убийцы, который из нужды ближнему своему брюхо распарывает.

Поэтому и Джа-Ламе, великому проливателю крови, я все жестокости прощаю. Но вот моего нового знакомого в тот день я никак простить не мог.

– Нечего сказать, хороший буддист, подающий руку насилию.

Великое заклинание буддистское говорит: «ом-мани-па-дмэ-хум», и значит это: «О, ты, сокровище, покоящееся на лотосе!»

Разве может божество на лотосе запятнать себя кровью, и разве лотос растет средь кровавых луж?

Боюсь я, что над суждениями моими посмеется образованный читатель, ибо опять повторяю, учен я на медные деньги, на медные деньги труды наших писателей покупал, а читал их в седле, гоняя купеческие гурты по пустыням Монголии, а также Западного Китая.