— Ну, иди, иди, голубчик, — в ужасе забормотал экзаменатор, — ставлю четыре с минусом.

Прошел год. И окончившие забыли все, чему выучились. И про Луначарского, и про банан, и про Багдад, и даже фамилию разучились писать в ведомости. Помнили только одно слово «Гудок», и то потому, что всем прекрасно, даже неграмотным, была знакома виньетка и крупные заголовочные буквы, каждый день приезжающие в местком из Москвы.

На эту тему разговорились как-то раз рабкор с профуполномоченным. Рабкор ужасался.

— Ведь это же чудовищно, товарищ, — говорил, — да разве можно так учить людей? Ведь это же насмешка! Пер человек какую-то околесину на экзамене, в ведомости пишет какое-то слово: «Сидараф», корову через ять, и ему выдают удостоверение, что он грамотный!

Профуполномоченный растерялся и опечалился.

— Так-то оно так… Да ведь что ж делать-то?

— Как что делать? — возмутился рабкор — Переучивать их надо заново!

— Да ведь что за два месяца сделаешь? — спросил профполномоченный.

— Значит, не два, а четыре нужно учить или шесть, Или сколько там нужно. Нельзя же, в самом деле, выпускать людей и морочить им головы, уверяя, что он грамотный, когда он на самом деле как был безграмотный, так и остался! Разве я не верно говорю?

— Верно, — слезливо ответил профуполномоченный и скис. Крыть ему было нечем.

Вечером в квартиру железнодорожника Карнаухова на ст. Н. постучали. Супруга Карнаухова, накинув пуховый платок, пошла открывать.

— Кто там?

— Это я, Дашенька, — ответил за дверью под всхлипывания дождя нежным голосом сам Карнаухов и внезапно заржал, как лошадь.

— Напился, ирод? — заговорила Дашенька, гремя болтом.

Луч света брызнул на лампочки, и в пелене дождя показалось растерянное и совершенно трезвое лицо Карнаухова, а рядом с ним из мрака вылезла лошадиная морда с бельмом на глазу. Супруга отшатнулась.

— Иди, иди, Саврасочка, — плаксивым голосом заговорил Карнаухов и потянул лошадь за повод. Лошадь, гремя копытами, влезла на крыльцо, а оттуда — в сени.

— Да ты?! — начала Дашенька и осталась с открытым ртом.

— Тпррр-у… Дашенька, ты не ругайся… Но… но… о, сволочь, — робко заговорил Карнаухов, — она ничего — лошадка смирная. Она тут в сенцах постоит!..

Тут Дашенька опомнилась:

— Как это так в сенцах? Кобыла в сенцах? Да ты очумел!!

— Дашенька, нельзя ее на дворе держать. Сарайчика ведь нету. Она животная нежная. Дождик ее смочит — пропадет кобылка.

— И чтоб ты с ней пропал! — воскликнула Дашенька. — Откуда ж ты на мою голову такую гадину привел? Ведь ты глянь, она хромая.

— И слепая, Дашенька, — добавил Карнаухов, — вишь, у ей бельмо, как блин.

— Да ты что ж, смеешься, — взревела Дашенька. — Сколько ты за нее заплатил? И на какого тебе лешего лошадь, несчастный!..

— Полтинник, Дашенька. Пятьдесят копеек всего.

— Полтинник? Да я б два фунта сахара купила…

— Дашенька, верь совести, на дамские ботинки целился. Тебе ж думал подарочек к рождению сделать.

— Какие ботинки, алкоголик?

— Я не алкоголик, Дашенька… Лотерея произошла. Я убежать хотел, а начальник депо поймал. Здравствуй, говорит, Карнаухов, разыгрываю я, говорит, Карнаухов, интересные билеты в лотерею — бери билеты. Я говорю — не хочу. А он отвечает таким голосом: а, не хочешь! Ну, как хочешь… Давно я замечаю, что ты, Карнаухов, меня не любишь. Ну, ладно… Вижу, не возьмешь — беда. Ну, говорю, позвольте билетик. А он уверяет — у тебя, говорит, счастливая натура, обязательно ты выиграешь или дамские ботинки 36, или музыкальный ящик, играющий 19 пьес. Стали таскать билеты, всем пустые, а мне № 98 — хлоп — кобыла! Публика хохочет, я убежать хотел, а начальник депо говорит: нет, стой! Это не по закону. Выиграл, так забирай. А куда я ее дену? Стал дарить — никто не берет, публика хохочет.

— Вон! — рявкнула Дашенька. — Вон вместе с кобылой, и чтоб духу твоего не пахло дома!

— Даш…

— Вон! — повторила Дашенька и распахнула двери.

— Ну, — тпррруу. Дашенька, ты послушай… Иди, иди, стерва…

Кобыла загрохотала копытами. Лампа последний раз сверкнула в дождевые полосы, а затем завеса тумана съела счастливца с его выигрышем.

Сквозь шум дождя глухо донеслось:

— Но-но… Чтоб ты издохла.

«Гудок», 2 декабря 1924 г.