На их ферме обнаружили нефть, и старуха продала участок за сотню тысяч. Или, может, она получила еще больше, а сотню тысяч упрятала в кубышку. Белая шваль как она есть. Слишком жадная, чтобы хоть доллар выпустить из рук, но без понятия, что делать с деньгами, когда они вдруг привалят. Старуха сидела на сотне тысяч, а при этом готова была продать собственную племянницу за банку фасоли.

Да, это походило на правду.

Во всяком случае, мне хотелось, чтобы все было так, а значит, так оно и было.

На следующее утро я купил кое-что из продуктов и наконец-то нормально поел. Французский тост с беконом, тертый жареный картофель, фруктовый коктейль и кофе. Я ел и ел, улыбаясь самому себе. Ей-богу, если они думают, что старину Долли можно уморить голодом, то, черт возьми, не на того напали! К черту проклятых нерях-официанток. К черту проклятую стервозину Джойс, и Дорис, и Эллен, и… всех прочих шлюх. Старина Долли способен о себе позаботиться, пока не найдет кого-то приличного, кто взял бы на себя эти заботы. И, братцы, этот счастливый час уже не за горами.

Я налил себе еще кофе и закурил. Потом откинулся на спинку стула и расслабился. Мой следующий шаг — Пит Хендриксон. Я собирался тайком навестить его сегодня — конечно же, нас не должны были видеть вместе — и…

Я поперхнулся кофе и с грохотом отставил чашку на стол.

Пит.

Я не знал, где этот парень живет.

С последнего адреса, который у меня был записан, он, сами понимаете, съехал перед тем, как устроился в оранжерею. И бог его знает, где он обретается теперь, так его и разэтак. Может, никакого адреса у него сейчас и нет, после того как его с работы-то выперли. Может, он теперь ночует где-нибудь в товарном вагоне, а то и вообще под мостом.

Я вскочил, извергая проклятия, и принялся взад-вперед ходить по гостиной. Я знал, ей-богу, я должен был это знать! Из кожи вон лезу, чтобы спланировать выгодное дельце, но кто-то обязательно вставляет мне палки в колеса!

Уж не знаю, сколько я так расхаживал, сотрясая воздух гневными речами и бранью, пока наконец не сумел взять себя в руки. Потом нашел телефонную книгу, отыскал номер оранжереи и позвонил туда.

Трубку взял бригадир.

Я сказал:

— Пошалуста, сор, эт-то говорит Олаф Хендриксон. Мне ошень вашно говорить с моим пратом Питом.

— Он здесь больше не работает, — прозвучало в трубке. — Извини.

— Мошет, вы мне скашете, где…

— Нет, — резко ответил бригадир, не дослушав моего вопроса. — Мы не даем таких справок. Да и не знаю я.

— Пошалуста, сор, — настаивал я. — Мошет…

— Извини, приятель.

Он повесил трубку.

Что ж, я парень странный. Люди пытаются вставлять мне палки в колеса, а я делаюсь только упорнее.

Я посмотрел на часы. Затем побрился, почистил зубы и снова бросил взгляд на часы. Четверть двенадцатого. Самое время. Я сел в машину и отправился на другой конец города.

Близился полдень, когда я подъехал к пивному бару — тому самому, возле оранжереи. Проезжая мимо, я запомнил его название и адрес, а потом остановился у аптеки в соседнем квартале. Сидя в машине, я подождал, когда прозвучит полуденный гудок. Затем вышел из машины и встал так, чтобы видеть улицу.

Интуиция меня не обманула. Рабочие выходили из оранжереи и прямиком шли в пивную. Я дал им несколько минут, чтобы успели расположиться. Потом зашел в аптеку и позвонил в пивную с тамошнего телефона.

В трубке долго звучали гудки. Наконец кто-то — не то хозяин пивной, не то бармен, а может, и посетитель — снял трубку и крикнул «алло».

— У вас там должен быть такой Пит Хендриксон, — сказал я. — Один из этих оранжерейщиков. Не могли бы вы позвать его к телефону?

Парень мне не ответил; он просто отвел трубку от уха и выкрикнул:

— Пит… Пит Хендриксон! Есть тут кто-нибудь по имени Хендриксон?

В ответ ему что-то крикнули, а кто-то засмеялся. Парень на том конце провода сказал в трубку:

— Нет его здесь, мистер. И в оранжерее его тоже нет.

— Черт, — воскликнул я, — мне так нужно с ним поговорить! Может, кто-нибудь там знает, куда он…

— Обождите, — бросил он коротко, словно я утомил его расспросами. — Кто-нибудь из вас знает, где…

Они не знали. А если и знали, то не говорили.

— Извините, мистер, — сказал мне парень. — Что-нибудь еще?

Я ответил «да» и прибавил:

— Сто чертей тебе в глотку, наглый ублюдок.