— Похоже, оба предмета лежат здесь, — философски заметил техник, тыкая пальцем в упомянутые предметы. — По крайней мере, хоть раз не придется разыскивать орудие преступления. Пан комиссар, забираем этот мусор. Все осмотрено и помечено. Три волосинки на пиджаке покойного тоже сняты и упакованы.

Справившись с первоначальными эмоциями, Вольницкий поспешил упорядочить свои чувства и выводы. Напрасно он начал с бабы, пускай бы себе посидела, охолонула, а сначала следовало заполучить всю возможную информацию: время смерти, орудие убийства, побольше сведений об убитом. Одежда, документы… Полностью доверяя знаниям и опыту отличной технической бригады, он, положась на нее, сам как следует не рассмотрел место преступления, сразу же ухватился за подвернувшегося свидетеля с единственной мыслью — допросить по горячим следам! Ведь потом свидетель обычно, пережив первый шок, немного приходит в себя, и его показания порой создают трудности и вводят следствие в заблуждение. Баба начала что- то о суках и шантрапе, вроде бы даже видела собственными глазами суку-убийцу, так он, дурак, перебил ее, захотелось ему поступать в соответствии с инструкцией, а надо бы интуицией руководствоваться. И что она там с себя смывала?

Исправляя ошибки, внимательно оглядел жертву, в рекордном темпе про себя повторяя увиденное. Покойник полностью одет, брюки, рубашка, не до конца завязанный галстук, пиджак типа куртки, ботинки… минутку, ботинки уличные. Он собрался уходить или возвратился домой?

Взглянул на техника, который работал рядом, пальцем указав на обувь покойного. Слов не требовалось.

— По моему мнению, — ответил эксперт, — не успел войти в дом, как тут его и пришили. На подошвах еще следы влаги и грязи, хотя он и вытер ноги входя, но немного осталось, на придверном коврике мокро. Все, что было в карманах, лежит на столе, вон там. Хочешь портмоне? Уже можно. Казик сделал каждую вещь. Фотограф у нас шустрый.

Да, комиссар хотел заполучить портмоне. Остатки порошка на нем свидетельствовали, что он обработан, можно было взять в руки. Взял и хищно заглянул.

Мирослав Кшевец, сын Яна и Божены, вроде все совпадает с показаниями свидетельницы. Адрес, порядок. О, визитные карточки, садовая фирма «Флорена», очень хорошо, права, какие-то счета, множество разных бумаг, банковское извещение о состоянии лицевого счета, дата… Извещение еще с прошлого года. Тогда на счету у садовода было сорок две тысячи злотых, холера знает, сколько сейчас. Деньги, семейная фотография, довольно старая. Просмотрел весь хлам, находившийся в карманах, и засомневался. Откуда знать, что тут важно? Не было времени проанализировать как следует, да какой там может быть всесторонний анализ, когда в кухне ждет свидетель — подозреваемый, к тому же допрашиваемый не так, как следовало бы.

— Все это в отдельный пакет! — приказал он эксперту и повернулся к фотографу. — Казик?..

— Заканчиваю! — буркнул фотограф, который с ходу взял такой темп, словно ему дышала в затылок вся вражеская контрразведка. — Януш, слушай… Я тут вижу… и слышал… этот покойник — Кшевец?

— Кшевец, а что?

Фотограф говорил с перерывами, на каждое слово у него приходилось как минимум два щелчка.

— Видишь ли… я как-никак специалист… Фамилия известная. Он фотограф?

— Нет, садовод.

— Ну вот, бери, сам собой восхищаюсь — темп неплохой. А зовут как? Собеслав?

— Нет, Мирослав.

— Ну, значит не тот. Но может быть что-то общее? Собеслав Кшевец, отличный фотограф, портретами не занимается, потому и не прославился. Но вещи у него отличные, ни с кем не спутаешь, лучше его у нас нет.

Комиссар почувствовал, что на него как-то вдруг сразу валится целая гора тяжелой работы, и все срочное, и все надо запомнить. Он схватил записную книжку свидетельницы, предупредил фотографа, что будет кошмарно им нужен, не сказал, для чего, и ринулся в кухню. У двери опомнился, затормозил и вошел достойным шагом.

Габриэла Зярнак все еще сидела у стола за уже выпитой чашкой чая. Вольницкий положил перед ней записную книжку.

— Вот, берите. Говорил же — получите. Постарался поскорей вам ее вернуть. А теперь поговорим.

— Интересно, а что мы делали до сих пор?

Комиссар мог бы признаться, что до сих пор по его вине они говорили хаотично и глупо, а вот сейчас начнется настоящий допрос. Он уже прикинул, как поумнее теперь обращаться с посланным ему небом свидетелем, догадался, почему прихожая засыпана продуктами, но не собирался женщине говорить об этом, чтобы свидетель опять не взбрыкнул. Зачем раздражать свидетеля и настраивать его против себя?

— Во сколько вы сюда пришли? — как можно спокойнее поинтересовался следователь.

Ответ получил в уже привычном духе:

— А я откуда знаю? На часы не смотрела, но было уже темно.

— Давно было темно?

— Да порядочно. Когда куриные грудки из духовки вынимала, уже смеркалось, совсем серым все сделалось, а за продуктами я пошла уже потом. Совсем стемнело, когда я на автобус стояла.

— Долго вы стояли в очереди на автобус?

— Да минут десять стояла, а то и больше. Даже подумала — грудки остынут.

— А потом что было?

— Что было, что было! — проворчала баба, стремительно вскакивая со стула. — Вошла и увидела!!! Езус-Мария, своим глазам не поверила! А эта стерва, сука поганая, гангрена — как закаменелая! Я еще хочу чаю. Вам сделать?

Все это Габриэла выпалила на одной ноте, и на миг бедный следователь струхнул — откажется от чая, так она ему чайником врежет. Поэтому поспешил попросить стакан чая. Похоже, хозяйственные занятия успокоительно подействовали на сестру убитого. Она продолжала сыпать проклятиями, но уже тише, под нос бормотала.