Шрифт:
– Просто дух захватывает! – воскликнул он.
– Спасибо. И тишина.
– А что, у тебя есть бананы?
– Нет. Я отвлекся на орангутана.
– Что-что?!
– Это долгая история.
– А зубной пасты нет?
– Нет.
– А жаль. С рыбой – просто пальчики оближешь. Может, сигареты есть?
– Я их уже съел.
– Съел сигареты?
– Фильтры еще остались. Хочешь?
– Фильтры? На что мне сдались фильтры без табака? Это надо же – съесть сигареты! Да как ты мог?…
– А что мне еще было с ними делать? Я же не курю.
– Мог бы приберечь. А потом на что-нибудь выменять.
– Выменять? У кого?
– Да у меня!
– Брат мой! Когда я ел их, я был один-одинешенек в своей шлюпке посреди океана.
– Ну и что?
– Да мне и в голову прийти не могло, что я встречусь посреди океана с кем-нибудь, кто захочет меняться со мной на сигареты.
– Наперед надо думать, дурья твоя башка! Видишь, теперь тебе нечего предложить на обмен.
– Да хоть бы и было чего. Тебе-то тоже нечего менять. Ну что у тебя может быть полезного?
– У меня есть ботинок, – сообщил он.
– Ботинок?
– Да. Отличный кожаный ботинок.
– На что мне сдался кожаный ботинок в шлюпке посреди океана? Я что, по-твоему, на прогулки тут хожу, когда заняться нечем?
– Да его же съесть можно!
– Ботинок? Съесть? Ну и ну.
– Ты же съел сигареты. Чем тебе ботинок плох?
– Даже подумать противно. А хоть чей ботинок-то?
– А я почем знаю?
– Предлагаешь мне съесть ботинок, который носил неизвестно кто?
– А какая тебе разница?
– Ну ты даешь! Ботинок. Не говоря уже о том, что я индуист, а для нас, индуистов, корова – животное священное, так мне еще и всю грязь с этим кожаным ботинком придется съесть – и ту, в которую он вступал, и ту, что внутри от ноги осталась.
– Значит, не хочешь ботинок?
– Дай хоть взглянуть сначала.
– Не дам.
– Что?! Ну уж нет. Не стану я меняться на кота в мешке!
– Ты что, забыл? Мы же оба слепые.
– Тогда хоть опиши мне этот ботинок, что ли. И вообще, кто так торгует? Неудивительно, что с покупателями у тебя туго.
– Это точно.
– Ну, давай же. Что у тебя за ботинок?
– Кожаный ботинок.
– Какой кожаный ботинок?
– Обычный.
– Что значит «обычный»?
– Ну, обычный ботинок, со шнурками и дырочками для шнурков. С язычком. Со стелькой. Ботинок как ботинок.
– Какого цвета?
– Черный.
– В каком состоянии?
– Разношенный. Кожа мягкая, нежная, приятно пощупать.
– А пахнет чем?
– Теплой, душистой кожей..
– Сказать по правде… сказав по правде… звучит заманчиво!
– Ну так можешь о нем забыть.
– Это еще почему? Молчание.
– Ты не хочешь отвечать, брат мой?
– Нет никакого ботинка.
– Как это нет?
– Нет, и все.
– Обидно.
– Я его съел.
– Ты съел ботинок?
– Да.
– И как, вкусно было?
– Нет. А сигареты были вкусные?
– Нет. Я не смог их доесть.
– И я не смог доесть ботинок.
– Жил да был на свете банан. Рос он себе на ветке, рос и рос, и вырос большой-пребольшой, крепкий, желтый и душистый. Тогда он упал на землю, а кто-то нашел его и съел. И этому человеку стало гораздо лучше.
– Прости меня! Прости меня за все, что я сказал и сделал. Я – пустое место! – выпалил он вдруг.
– Да что ты? Что ты? Ты – самое замечательное, самое чудесное существо на земле. Иди ко мне, брат мой, и мы будем вместе, насладимся обществом друг друга!
– Да!
Не сказал бы, что гребцам в Тихом океане раздолье, тем более гребцам слепым и слабым, тем более на таких больших и неповоротливых шлюпках, тем более если ветер ни в какую не желает им подсобить. Он то приближался, то вдруг опять оказывался далеко. То слева, то справа. То передо мной, то позади. Но в конце концов нам все удалось. Шлюпки столкнулись с глухим ударом – сладостный звук, слаще даже, чем толчок черепахи о борт. Он бросил мне конец, и я привязал его шлюпку к своей. Я распростер объятия ему навстречу. Глаза мои наполнились слезами, я улыбался. Он стоял прямо передо мной – я чувствовал это: свет его присутствия пробивался сквозь слепоту.
– Милый брат, – прошептал я.
– Я здесь, – отозвался он. Донеслось тихое рычание.
– Брат мой, я забыл кое о чем тебя предупредить.
Он навалился на меня всей тяжестью. Мы рухнули на брезент, стукнувшись головами о среднюю банку. Руки его потянулись к моему горлу.
– Брат, – прохрипел я в его ненасытных объятиях, – сердце мое с тобой, но мы должны срочно перебраться в другую часть моего утлого суденышка.
– Это точно, – отозвался он, – теперь твое сердце со мной. И твоя печень, и твое мясо!