— К черту! — не выдержал я. — Ставлю на Первую. Свобода слова и объединений — это понятно каждому американцу.

Но сам я не верил в свои слова ни на грош, а просто чувствовал, что должен сказать хоть что-то оптимистичное.

В первый день меня так и не вызвали — мы с Дэвидом и Эрлом слонялись по вестибюлю, считая шаги и кусая ногти, пока мистер Холмс со своим поверенным пытался разыгрывать из себя короля Кнута [43] и не дать гибельной волне слизнуть едким языком плоть с их костей. Дэвид все пытался уговорить охранников позволить ему пройти в зал, но ему не повезло: те, что находились снаружи, и рады были бы пропустить его внутрь, но вот на тех, что были за дверью, его феромоны не действовали, и они упорно продолжали стоять у него на пути.

Прессе, разумеется, присутствовать позволили. КРААД обожал демонстрировать свою деятельность перед камерами кинохроники, а камеры придавали этому балагану подлинный размах.

Я не знал, что происходит внутри, пока оттуда не вышел мистер Холмс. Он двигался, как человек, перенесший инсульт: осторожно переставлял одну ногу за другой, лицо было пепельно-бледным, руки тряслись — короче говоря, за какие-то несколько часов он постарел на два десятка лет. Эрл с Дэвидом подбежали к нему, а я мог лишь в ужасе смотреть, как другие вели его по коридору.

Страх держал меня за горло.

Мистера Холмса посадили в его автомобиль, потом Эрл подождал, когда подъедет лимузин «МГМ», и вместе с нами уселся на заднее сиденье. Ким, надувшись, забилась в уголок, чтобы мой чернокожий приятель случайно ее не коснулся, и отказалась даже поздороваться.

— Что ж, я оказался прав, — сказал он. — Нам вообще не следовало сотрудничать с этими мерзавцами.

Я до сих пор находился под воздействием увиденного в коридоре.

— Не понимаю, за каким дьяволом они все это делают.

Сэндерсон весело посмотрел на меня.

— Деревенские мальчики, — сказал он, ни к кому не обращаясь, потом покачал головой. — Нужно хорошенько дать им лопатой по башке, чтобы привлечь к себе их внимание.

Ким засопела. Эрл и бровью не повел.

— Они жаждут власти, деревенский мальчик. А Трумэн и Рузвельт долгие годы не давали им до нее дорваться. Теперь они хотят заполучить ее обратно и ради этого раздувают всю эту истерию. Взгляни на «Четырех тузов» — что ты увидишь? Негр-коммунист, еврей-либерал, фэбээровец-либерал и женщина, живущая в грехе. Добавь к этому Тахиона — инопланетянина, который ведет подрывную деятельность не только в стране, но и в наших хромосомах. Возможно, есть и другие, не менее могущественные, о существовании которых никто не знает. И все они обладают сверхъестественными способностями, не подчиняются правительству, выполняют какой-то никому не известный либеральный план, который угрожает выбить политическую почву из-под ног большинства членов Комитета. Как мне представляется, теперь у правительства есть свои собственные тузы, о которых мы не слышали. Это значит, что без нас можно обойтись — мы чересчур независимы и политически неблагонадежны. Наши поражения в Китае и Чехословакии и имена других тузов — вот их оправдание. Суть в том, что, если они смогут публично сломить нас, это послужит доказательством, что они могут сломить кого угодно. Это положит начало господству террора, которое продлится целое поколение. И ни один человек, даже президент, не сможет чувствовать себя в безопасности.

Я покачал головой, слова моего приятеля доносились до меня, но мозг отказывался принимать их.

— Что мы можем с этим сделать? — спросил я.

Эрл встретился со мной взглядом.

— Ни черта мы не можем, деревенский мальчик.

Я отвел глаза.

Вечером мой поверенный дал мне прослушать запись допроса Холмса. Мистер Холмс и его поверенный, старый друг семьи из Виргинии по имени Кренмер, не впервые были в Вашингтоне и неплохо разбирались в юриспруденции. Они ожидали обычного процесса, когда одни господа задают вежливые вопросы другим господам.

Реальность никак не оправдала их ожиданий. Комитетчики не дали Холмсу даже рта раскрыть — вместо этого они принялись кричать на него, перемежая гнусные намеки пересказом неподтвержденных слухов, и не позволяли ему сказать ни слова в свою защиту.

А что касается текста расшифрованной стенограммы…

Стенограмма допроса не кончалась и не кончалась — восемьдесят страниц в общей сложности. Мистер Холмс, как следовало из нее, нанес генералиссимусу удар в спину и сдал Китай красным. Его записали в сочувствующие коммунизму, как и этого его салонного социалиста, Генри Уоллеса, которого он поддерживал на президентских выборах. Джон Рэнкин из Миссисипи — пожалуй, обладатель самого зловещего голоса во всем Комитете — обвинил мистера Холмса в участии в сионистско-коммунистическом заговоре, результатом которого стало распятие Спасителя. Ричард Никсон из Калифорнии желал во что бы то ни стало узнать фамилии людей, с которыми Холмс советовался в Государственном департаменте, чтобы сделать с ними то же самое, что уже сделал с Алджером Хиссом. Мистер Холмс никаких имен не называл и ссылался на Первую поправку. Вот тогда Комитет действительно зашелся в праведном негодовании: они мурыжили его несколько часов, а на следующий день выдвинули обвинение в неуважении к Конгрессу. Перед мистером Холмсом замаячила перспектива тюремного заключения.

А ведь он не совершил ни единого преступления!..

— Боже правый! Мне нужно переговорить с Эрлом и Дэвидом.

— Я уже говорил вам, что это неразумно, мистер Браун.

— Да плевать мне. Нам нужно выработать план.

— Послушай его, милый.

— Мне плевать. Должен же быть какой-то выход.

Когда я добрался до номера мистера Холмса, ему уже дали успокоительное и уложили в постель. Эрл рассказал, что Блайз с Тахионом тоже получили повестки и должны были явиться на следующий день. Мы не понимали зачем. Блайз никогда не участвовала в принятии политических решений, а Тахион вообще не имел никакого отношения ни к Китаю, ни к американской политике.