Я ничего не понял из его монолога.

Я решил, что он просто-напросто фиглярничает.

Больше здесь не осталось никого, к кому можно было бы пойти.

И я никуда не хожу.

Восьмое декабря. Семь дней прошло. Быстро проходит время, быстро проходит жизнь.

Семь часов одиннадцать минут — такова продолжительность дня сегодня. А жизни?

Что есть жизнь?

Семнадцать двадцать. На улице уже темно. Зимой темнеет рано.

Жена продолжает лежать на диване. Похоже, болеет она. Нужно спросить, в чем дело.

Семнадцать двадцать пять. Сейчас спрошу.

Семнадцать тридцать. Шел к жене. Но задержался у сапога. Он резиновый, правый, новый. Пропускает воду в районе стыковки каблука с голенищем. Серповидная трещина. Вряд ли что-нибудь даст ремонт в домашних условиях. А выбрасывать жаль. Пусть пока полежит. Может, придет решение.

Вот рука на голенище, а на руке — обручальное кольцо. Куплено оно было двадцать с лишним лет назад, в конце февраля, когда бесснежный, черный город сотрясался под ударами штормового ветра, а настроение было приподнятое, праздничное, и мы зашли в ювелирный магазин, и она, моя невеста, купила мне, нищему жениху, обручальное кольцо, и жених, то есть я, вдруг насупился, потому что себе она купила кольцо чуть подороже. «Ты что, обиделся?» — удивилась она. «Нет», — мрачно ответил я…

Семнадцать сорок.

— В чем дело? — спрашиваю я, подходя к дивану.

— Ничего, — тихо отвечает она.

— Болеешь?

— Да так…

Стал приближаться к дивану с намерением утешить, приободрить, погладить, но взял правее и оказался у подоконника, где среди цветочных горшочков стоит аквариум — там в мутной воде доживает свой век последняя рыбка.

— Надо бы воду поменять, — говорит жена.

Она всегда регулярно меняла воду, кормила рыбок, а теперь вот — лежит.

Слева — пыльное бра, справа — фото Гиппервейзлера «Закат», передо мной — старая пожелтевшая афиша с надписью: «Дорогому Толику — с любовью».

Эту афишу мне подарил друг. Он композитор. Живет в Москве. Женат. Еврей. Многие уехали, а он еще здесь. Завтра у него авторский вечер в Рахманиновском зале Консерватории имени Чайковского. Я туда приглашен. Он сказал, что оплатит мне дорогу туда и обратно. После концертов он обычно устраивает застолье, где я всегда на самом почетном месте.

— Ты не будешь возражать, если я завтра поеду на концерт? — спрашиваю я.

— Пожалуйста, — отвечает она.

Для прослушивания музыки я всегда стараюсь выбрать укромный угол, чтобы остаться в одиночестве, чтобы никто не мешал.

Сниму ботинки, закрою глаза, усну.

После концерта скажу, что был потрясен, и обниму его.

И он поверит, и радостно вспыхнут глаза его…

Музыка, музыка…

Я ее ненавижу.

Куда-то исчез Кикоть. Нужно искать. Дело серьезное.

Холодно. Пух ивы на обочине дороги похож на первый снег. Голове без шапки и волос холодно. Дорога разбита. Пассажиры выходят из автобуса и выталкивают его из ямы с водой. Бледная рука скользит по железнодорожному сукну, оставляя белый след зимней пыли. Кикотя нигде нет. Жернова работают, а муки нет. К ночи кусты расширяются. Человек в кирзовой шапке смотрит в окно. Цветет сирень. Пух ивы на обочине дороги похож на первый снег. Это уже было, но что делать, если больше ничего нет.

Усилить атаку на мозг. Дорога приводит сюда. Предлагают выпить и закусить. Предлагают отдохнуть на диване. За окном и высоким забором американского посольства покачивается вечнозеленое дерево. Звучит музыка. Она спрашивает, как музыка. Хорошая музыка. Что там у вас нового, спрашивает она. Были праздники, было много гостей. Губернатор на молебне вел себя демократично. Он чутко прислушивался к замечаниям богомольных старушек. Цены растут, но не очень. Жить можно. Представитель Президента живет в шлаконаливном доме, который давно требует ремонта. Армейские подразделения завершают отделку генеральского особняка. Прокурор устал уговаривать журналистов не совать нос в это дело. Она сказала, что ее отказались фотографировать в фотоателье, обозвали уродиной. Так и сказали? Да, именно так.

Никаких следов Кикотя. Никто его нигде не видел.

Женщина ответила, что недавно видела какого-то человека. Он вышел из лесу с бревном на плече, пересек дорогу и скрылся в лесу.

Цыган, поросенок и петух смотрят из окна на дорогу.

Может, у них спросить? Вдруг они знают?

Вода темная и холодная. Купаться еще рано. Школьники уныло бредут куда-то с рюкзаками. Скоро первое июня, но это ровным счетом ничего не значит. Вот что-то тонкое и бледное прорастает из пасти выброшенного кирзового сапога. Похоже на флейтиста, который часто выступал на школьных вечерах художественной самодеятельности, а потом ушел в военные связисты, но это к делу никак не относится.

— Доложить обстановку.

— Пока, к сожалению, ничего нет.

— Почему?

— Не знаю. Стараюсь. Днем и ночью об этом думаю. Жернова работают, а муки нет. Что-то психологическое. Срыв, наверное. Буду стараться. Погода холодная. Без шапки холодно. И без волос. Сирень цветет. Пух похож на снег…

— Хорошо, продолжайте.

А что продолжать? Продолжать нечего. Пора ставить точку, а страшно. Нужно как-нибудь продержаться до осени, а там, может, что-то изменится внутри.

— Доложить обстановку.