Потом… шарканье туфель Вырвикишки, бряканье ключа, и отворилась дверь, и денщик почтительно сказал:

— Пожалуйте!

Она только что хотела спросить робко и тихо, как девочка, дома ли полковник, но услышала, точно денщик услыхал ее мысли:

— Ждут…

И, раздевшись в передней, в знакомую уже столовую Ревашова вошла походкой размеренной, уверенной, семнадцатилетней.

Полковник действительно ждал, и ждали на столе самовар и что-то много закусок, и по тому, как он поднялся с места, отложив в сторону свернутую вчетверо газету, как протянул, улыбаясь: «А-а-а!.. Здравствуйте!..» — Еля поняла, что Колино дело она направила по верной дороге и что она, такая, как была тогда, два дня назад, почти шестнадцатилетняя, понравилась полковнику, а теперь у нее греческая прическа и темно-алая лента в волосах… И она уже не сделала реверанса, когда здоровалась с Ревашовым, а только по-взрослому наклонила голову и подала руку ладонью книзу, а он жал ее если и не крепко, то гораздо дольше, чем нужно было едва знакомому, да еще и командиру полка. (Это отметила Еля не сознанием даже, а просто проявившимся в ней с сегодняшнего только утра семнадцатилетним чутьем.)

— Ну-с, так вот-с… Садитесь сюда… И чаю вам с бромом? — спросил полковник, усмехнувшись носом и углами тяжелых век.

Еля заметила, что он был теперь как будто франтоватее, чем в прошлый раз, хотя тужурка на нем была та же. Может быть, он просто лучше выспался теперь, недавно побрился, вытерся одеколоном… На правой руке его не один уже, а три было перстня и все с крупными камнями.

— С бромом… только без рому, — ответила она не тихо и не робко и остановила даже, докоснувшись безымянным пальцем, его руку, взявшуюся было за бутылку.

— Те-те-ре-те-те!.. Жалость и огорчение!.. С бромом, но без рому!.. Плохая нынче девица пошла!.. Ну, берите хоть шоколад…

Он сел на свое место и начал безотрывно глядеть на нее с напускной строгостью и шевелить медленно толстыми губами. Почти безволосые брови он надвинул для большей строгости на самые глаза так, что из-под них стеклянно блистали только две белых точки.

Но Еля не испугалась и не поверила даже, когда он сказал:

— Что же касается Кольки, швах дело!.. Послана бумага министру внутренних дел, чтобы разрешил он столь важного преступника выслать…

Еля только улыбнулась в ответ недоверчиво и покачала головой влево-вправо.

— Во-от тебе на-а!.. Не верит! — выкрикнул полковник.

Но Еля вдруг радостно хлопнула в ладоши:

— Его отпустят?.. Да?.. Отпустят!.. Я по глазам вашим вижу, что отпустят!..

И, вскочивши с места, она кинулась к Ревашову, и, как совсем еще маленькая девочка-восьмилетка, ткнулась губами в один из перстней его правой руки.

— Ну что вы, что вы, дитя!.. — и он тронуто коснулся щекой ее греческой прически с алой лентой.

— Правда?.. Ведь правда?.. — смотрела она на него утопляюще радостно и улыбалась лукаво не одним только большим несколько ртом, а сразу всем телом и всеми складками платья, а он проводил щекою вверх и вниз по ее прическе и потерянно приговаривал:

— Ну, уж и правда!.. Так вот и правда!.. Так вот и отпустили!..

Потом откачнулся, кашлянул басом и тем особо свирепым голосом, каким говорят взрослые с детьми, когда хотят их напугать в шутку, заговорил:

— Вот что-с… Извольте слушать ушами!..

(Она стала почтительно.)

— Кольку вашего отпустить могут, но-о-о… только под мой личный надзор!.. Да-с!.. А чтоб у меня ему быть под надзором, — у меня полк, а не какая-нибудь там гимназия! — поступить он должен в мой полк… вольноопределяющимся, если имеет права… Может поступить!.. Я приму!.. И-и-и… дурь и чушь эту из головы в манеже выбью, будьте покойны!.. И лихой из него может выйти ка-ва-ле-рист, корнет!..

Еля мгновенно представила брата таким же молодцеватым, как Жданов… Так же сидит на скамейке в их скверике и ждет свою гимназистку… Это ей понравилось необычайно; она вновь захлопала в ладоши.

— Ого… Браво!.. Колька — корнет!

— Ну, уж сразу так и корнет!.. Скорохваты какие! — бурчал Ревашов, а сам отводил глаза к самовару. — Ну-с, так с чем чай будем пить на радостях?.. С бромом?..

— Хорошо! — тряхнула она лихо греческой прической и протянула ему стакан свой, а глаза у нее совсем по-мальчишески блестели крупными искрами.

— Ну вот… Это я понимаю!.. Вспрысните братишку!..

И Ревашов налил из черной бутылки в ее стакан, а она так же лихо, запрокинув голову, отпила с полстакана чаю, как пила где-то грог на святках, и по-мальчишески сказала:

— Ух!

— Ром приличный, — отозвался Ревашов. — Английский ром, — вот марка.

— А когда же выпустят Колю?

— Когда?.. Ну, уж это там фор-маль-ности всякие. Целая куча формальностей!.. (Ревашов скривил левую щеку, потер за левым ухом и махнул перед собой левой рукой.) Под-писки, ручательства, обя-за-тельства!.. А вдруг он не захочет в полк, а?.. Мы-то за него решили, а он вдруг… Кто их знает, этих социалистов!.. «Мои у-беж-де-ния мне не поз-во-ляют!..» Тогда его, значит, непременно туда… где на собачках…