Ей стало неприятно это, и она протянула вопросительно-недовольно:

— Что это у вас, — водка?

— Водка, — спасибо, поспел захватить, — ответил Макогон, — ведь Афанасий с Федор Петровичем не взяли же, — я видал, — а погода вон какая разыгралась!

И Наталья Львовна поняла, что водка необходима, а Степан догадался переложить бутылку в другой карман.

Лошади у извозчика (Макогон звал его Кондратом) оказались хорошие, — они все время бежали рысью, хотя Наталье Львовне хотелось бы, чтобы они скакали, летели, как этот бора, дувший с Чатырдага.

Подъезжая к другой деревне, на полпути к Куру-Узени, Кондрат нагнал линейку, на которой ехал грек Кариянопуло. Он знал, что грек тоже ехал на каменоломню Макухина, — он торговался и с ним, только не сошелся в цене — грек был очень прижимист. Теперь Кондрат злорадствовал:

— Что, пиндос? То бы в закрытом фаэтоне ехал, а то на линейке торчишь, как цюцик, хвост свой поджал!

Наталья Львовна, когда фаэтон обгонял линейку, с большим любопытством разглядывала толстого грека, сидевшего спиною к ветру и уткнувшего всю нижнюю часть широкоглазого лица в поднятый воротник пальто.

А когда потом Степан Макогон подробно объяснил ей, зачем едет этот грек в ту же Куру-Узень, она возненавидела Кариянопуло сразу и навсегда: не будь этого покупателя, зачем бы Федор поехал с Афанасием-рыбаком? Конечно, он теперь сидел бы дома и показывал бы ей свои комнаты, а она говорила бы ему о своем визите к Оленину и советовала бы не соглашаться на его новую цену аренды, а поторговаться как следует, — может быть, он уступит.

И вот теперь, благодаря этому толстому греку, что же теперь? Что ждет ее в этой Куру-Узени, до которой никак не доберешься? Добрался ли до нее Федор на ялике?.. Может быть, все-таки успел добраться до начала ветра? Скорее всего, что добрался, — он счастливый, — к нему милостива была судьба, — неужели отвернулась от него именно в этот день, накануне их свадьбы?

Всячески старалась отогнать от себя Наталья Львовна тревожные мысли. Вся дорога прошла только в том, что они наплывали, она же с ними вела борьбу. На помощь себе десяток раз призывала она Степана, который должен был объяснять ей, когда именно ялик мог дойти до мыса и начать резать угол, и что это, собственно, значит «резать угол»…

Когда доехали, наконец, до деревни, могла ли она сидеть спокойно, смотреть на бескрышие сакли, лепившиеся по косогору одна над другой, и не смотреть на кипевшее, как вода в котле, море?.. Но каменоломня Федора была на самом берегу, и, чтобы попасть туда, надо было проехать мимо деревни. Известковая печь тоже оставалась в стороне, — туда не заезжали, потому что спешили попасть скорее к самому берегу моря.

Баркас пристал верстах в пяти от каменоломни. Его вытащили на берег и под его бортом уселись отдыхать. Все выбились из сил. С троих, — между прочим, и с Севастьяна, — буря сорвала шапки и унесла в море. Все были мокры, а у гребцов и рубахи вымокли от пота.

Федора Макухина продолжала бить дрожь, и он вытащил было из кармана куртки коробку спичек, но тут же бросил ее, так как она вся размокла, Афанасий же, — он сидел рядом, — спросил зло:

— Что, курить захотел?

— Костер хотел — обсушиться, — угрюмо сказал Федор, а Рожнов подхватил:

— Костер и всамделе, это бы да!

Однако сухих спичек ни у кого не нашлось.

— А грек, небось, уж приехал теперь на линейке на своей, — напомнил Федору Афанасий.

— Должно, приехал, — подумав, сказал Федор.

— А мой ялик теперь где, не знаешь?

— Куплю тебе ялик, не зуди, — сказал Федор.

Рожнову и другим хотелось узнать, зачем приехал хозяин и о каком греке говорит Афанасий-матрос. Федору ничего говорить об этом не хотелось, Афанасий же, не простивший Федору потерю ялика (жди, когда купит!), подмигнул Рожнову:

— Продает же ведь донгалаку какому-то, поперек себя толще, обзаведение свое все, — нешто не знаешь?

— Федор Петрович! Неужто? — испугался Рожнов.

И Данила, и Севастьян, и другие четверо потянулись головами к Федору:

— Неужто греку?

— Какому это греку?

— А мы-то как же теперь?

— Он сюда своих поставит заместно нас!

Покосился недовольно Федор на Афанасия и сказал твердо, насколько мог:

— Слушайте его больше! Не продам, не бойтесь!

— Так грек же поехал за этим или вроде прогулки себе? — не унимался Афанасий.

— Выходит, для него вроде прогулки, — сказал Федор и, только теперь окончательно утвердясь в этой новой для себя мысли, добавил:

— На черта мне продавать, что мне совсем не мешает? Захочу продать, найду что продать и кроме этого.

Время было спросить и ему, кто же это из семерых догадался спустить баркас, чтобы перехватить ялик, и он спросил.

— Кого же еще люди послушать могли? Рожнова, само собой, — ответил на это Данила.

— Выходит, это ты мне жизнь мою спас? — обратился к Рожнову Федор.