— Триста тысяч? — повторил Матийцев изумленно, но Яблонский, почувствовав в тоне его голоса только неверие в него, в то, что может действительно быть в его руках к сорока годам жизни триста тысяч, заговорил уже с задором:

— Да, триста тысяч! А что же тут такого особенного, если я — горный инженер?

— Я тоже горный инженер…

— Но позвольте узнать, зачем же вы поступили в горный институт после гимназии, а не в университет, например?

— Да, конечно, зачем? Причины были больше романтические, чем такие практические, как у вас.

— Ро-ман-тические?.. Например?

— Например, что же именно… Тайны земных недр, — вот что меня, зеленого юнца, привлекало.

— А-а, — это что же, — с точки зрения их открытия, что ли? Как Александр Гумбольдт у нас на Урале алмазы открыл? Алмазы в четверть карата весом! И много ли он нажил на этом открытии?

— Не алмазы, конечно, мне представлялись, а хотя бы, скажем, залежи того же каменного угля… или нефти, — припоминая себя гимназистом восьмого класса, сказал Матийцев.

— Залежи угля, нефти? Гм… Предположим, что открыли какие бы там ни было и на чьей бы то ни было земле, но ведь не на своей же собственной, раз вы — не помещик! На государственной? В экспедицию на разведки вам захотелось? В какую-нибудь тьму тараканскую, где нога человеческая еще не была? Мерси покорно!.. И чтобы вас там между делом какой-нибудь бурый медведь начал грызть, а вы чтобы премию в тысячу рублей от казны получили за обнаружение залежей антрацита там, откуда его и вывезти невозможно?.. И что же с вами, однако, случилось в конце-то концов? В экспедицию вы не попали, а попали сюда на «Наклонную Елену», и не к бурому медведю, а к коногону Божку в лапы!

— Да, так именно и случилось, — согласился с ним Матийцев, уже не улыбаясь.

— И это, конечно, получилось гораздо умнее, чем экспедиция к черту на кулички, как почему-то говорится! — продолжал Яблонский, воодушевившись снова. — А то ведь все эти научные открытия так называемое человечество о-от-лично ценить умеет! Дока-зало это оно, когда Лавуазье голову оттяпало на гильотине!.. Декарт вот тоже сделал открытия в математике, а череп его с аукциона продали в Стокгольме в тысяча восемьсот двадцатом году.

— Как? Череп Декарта с аукциона? — усомнился было Матийцев, но Яблонский вскинулся:

— Что? Не знали этого? А об этом еще Шопенгауэр писал с философским спокойствием… Так вот и спрашивается: на кой же черт тянуть из себя жилы ради так называемой пользы человечеству?

— Так что вы полагаете, — усмехнулся Матийцев, — что гораздо лучше поставить вместо отвлеченного понятия «человечество» вполне конкретное: «бельгийская угольная компания»?

— Гораздо лучше! Гораздо лучше! — пылко подхватил Яблонский, как бы не заметив иронии. — И вот, на пользу бельгийской компании и на свою тоже, разумеется, поломайте-ка голову над тем, как удешевить себестоимость угля, — вот вам и будет научное открытие!

— Путь для этого только один, — серьезным тоном сказал Матийцев, а Яблонский так и прилип к нему глазами:

— Какой же, вы думаете? Какой именно?

— Машинами заменить шахтеров.

— Ма-ши-нами? Но-вое дело! — разочарованно протянул Яблонский. — То есть не только одних шахтеров, но и лошадей в придачу… Маленького не хватает: этих вот самых машин. Бензиновозы? Ввели их было, а что толку от них? Нет, нужно что-то другое, только это ведь не наша с вами, горных инженеров, специальность: технологи тут думать должны, а не горняки… Притом, конечно, с талантами к изобретательству, вроде Эдиссона… А с привилегиями на изобретения такая везде волокита, что черт с ними… У нас и технологи карьеры себе не сделают и капиталов не наживут… Да, наконец, кого же именно может, в конечном-то счете, интересовать удешевление добычи угля? Шахтовладельцев или их инженеров?

— Думаю, что и тех и других.

— Напрасно! Напрасно так думаете!.. Исключительно только хозяев шахты, а инженерам от этого ни теплее, ни холоднее… Отсюда вывод: всякий инженер должен стремиться только к одному, — стать шахтовладельцем, тут тебе альфа, тут тебе и омега… Вопрос только в том, как именно это сделать.

— Гм, действительно, как? — улыбнулся Матийцев. — Трудноватый как будто и для вас вопрос?

— «В каждом доме есть деньги, — говорил Кречинский, — надо только уметь их взять», — ответил Яблонский, и хвостик шпрота мелькнул и исчез под его пушистыми усами.

— Это вы не о выгодной ли женитьбе хотите сказать? — догадался Матийцев и почему-то вспомнил тут же письмо Лили.

— А что такое наша с вами служба в шахтах, как не продажа себя бельгийской компании?.. А выгодная, как вы сказали, женитьба что такое? Не та же ли продажа себя, только за гораздо более приличную цену?

— И какую же именно цену за себя вы считали бы приличной? — с большим любопытством спросил Матийцев, в голове которого завертелась строчка: «Надежды юношей питают» и следом за ней другая: «Вы не теряйте надежды…»

— Не так давно, представьте, — всего месяца полтора назад, — оживленно заговорил Яблонский, — подвернулась было партия… Только что окончила институт… Не то чтобы красива, но все-таки и не урод же, а уж наивна прямо до глупости… Так что с этой стороны и так и сяк, — вообще терпимо… Но-о, чуть только вопрос зашел о приданом, — мерси, не ожидал, — тридцать тысяч, только и всего!

— Что же, как будто не так уж мало, — заметил, наблюдая его с интересом, Матийцев.

— Как для кого, — развел руками Яблонский. — Тридцать тысяч? Что же это за деньги тридцать тысяч? Какую шахту можно купить за тридцать тысяч?.. А какой-то кислой девчонке со всей ее родней себя уже продал! Нет, — гиблое дело! Я отказался… А вообще-то, должен вам сказать, мне в высочайшей степени безразлично, кому именно себя продать, пусть даже старухе, только бы дала побольше.