— Что, старший лейтенант, никого живых нет? — спросил я Степина.

— Почему? Есть раненые, остальные ушли под землю. Раненых я приказал оттащить в нижний отсек, там они. Только одного еще не отцепили... Пойдемте, покажу.

На третьем этаже, в отсеке, обращенном амбразурой в сторону Белле-Аллиансе-плац, прислонившись к стене у покореженного пулемета, сидел рослый гауптштурмфюрер (капитан) СС. Он был ранен. Его почерневшие пальцы судорожно перебирали патронные гильзы.

— Вы что же оставили его одного? Наделает дел...

— Не наде-елает! — улыбнулся Степин. — Вы посмотрите на его левую руку! Под обшлагом!

Немец поднял руку. Мощное запястье, поросшее рыжеватой шерстью, было схвачено металлическим браслетом наручников. К стволу пулемета тянулась стальная цепочка.

— Прикован?..

Такого я еще не видал, хотя и слышал об этом, да и в газете читал.

— Яволь, господин офицер, при-ко-ван! — на ломаном русском языке ответил гауптштурмфюрер.

— Вас приковали?

— Нет... Добровольно... Каждый человек имеет слабость: он хочет жить... В нем борются два, — фашист показал два пальца, — два чувства — страх и долг. Но часто страх побеждает. И вот… — Он тряхнул зазвеневшей цепочкой.

— Степин, почему его не отцепили?

— Да никак не перерубят эту чертову цепочку!

— Ванадиевая сталь. — Немец поднял руку на уровень лица. — Очень твердая. Надо зубило... Но все равно.

— А почему спороли нарукавные нашивки СС, гауптштурмфюрер? — показал на его левый рукав, где у офицера СС бывает нашивка с названием дивизии. Вместо нее виднелась полоска невыгоревшей материи.

— Это... наказание, господин полковник. Это... незаслуженное наказание всех СС, — сказал офицер еле слышно, лицо его дернулось. — Это указание, наложенное фюрером на все СС. За то, что мы не смогли остановить русских, когда они прорвали наши позиции на Одере. Гитлер приказал: с позором спороть почетные нашивки. Он лишил нас этой привилегии.

— Всех? И высших фюреров?

— Да... — Губы эсэсовца плотно сомкнулись.

— Гауптштурмфюрер! Кто стреляет из верхнего отсека бункера? Почему не сдается?

— Это командный отсек. Дверь можно вскрыть только сваркой! Там должен быть штандартенфюрер, заместитель командующего обороной сектора «Зет».

— Ну и что?

— Он из старых борцов. Личный друг Гиммлера. — Язык офицера стал заплетаться. — Много на нем крови... Все равно смерть.

* * *

На верхнем ярусе бункера дело не клеилось: подавить пулеметы не удавалось.

— Что будем делать? А, братцы?..

— У меня предложение. Только рискованное... — наконец сказал Степин и сдвинул каску на затылок. — От крыши до верхней амбразуры всего метра два. Предлагаю спустить на веревках двоих добровольцев, на уровень амбразур. Они закидают сбоку амбразуры дымовыми шашками. Как в кирхе. Мы их прикроем огнем с крыши и подстрахуем.

— А что?! — пыхнув трубкой, заметил капитан Тертычный. — Лучший выход из положения, ей-бо!

— Думаешь, так просто? А если из развалин стрельнут? — Я кивнул в сторону кирхи. — Эти двое будут висеть на веревках, как селедки из того анекдота! 

— Надо рискнуть...

И в самом деле, других вариантов не было.

* * *

Веревок на бункере не оказалось, зато телефонного кабеля хоть отбавляй. Из него свили прочные жгуты, привязали к станинам зениток. На другом конце жгутов в двойные петли уселись взъерошенные, как воробьи, — они были без касок — два автоматчика, Пайзанский и Розенблюм. Я и сейчас будто вижу расширенные глаза обоих парней, их последнюю перед спуском затяжку махорочным дымом и как они после этой затяжки шагнули... 

Что у них было в мыслях?

Я остро жалел обоих, но жалость сейчас была неуместна: никто ничего не мог изменить.

Многие автоматчики вызвались добровольно спуститься на стену, но Степин выбрал этих двоих. 

Почему? 

Да просто он был уверен, что и Пайзанский и Блюм выполнят столь необычную задачу. Ребята проверены во многих боях, смельчаки, сообразительные, находчивые. Головы у них ясные, глаз верный, и ловкие, гибкие солдатские руки. А тут надо действовать точно и быстро, наверняка.

И еще: оба худые, щуплые, легкие, их нетрудно и спустить и поддерживать на весу. А если будет опасность — сразу поднять наверх.

* * *

С крыши бункера, находящейся на уровне примерно четвертого этажа, как на ладони были видны обе улицы и перебегающие от укрытия к укрытию пригнувшиеся фигурки солдат, наших и противника.

— Все ли на месте, ребята? Спички, зажигалки, ножи?

— Все на месте, — спокойно говорит Пайзанский. — Я готов!

— Орднунг! (Порядок, нем.) — ерничает Блюм и хлопает себя по бокам. — Ку-ка- рре-ку!