— В теплице негде спрятать столько вещей, они же маленькие, эти теплицы, — отстраненно и неспешно рассуждал Пашкин папа.

— Ты врешь, наверно, — добавляла мама со странной осторожной интонацией.

— То большая теплица! — доказывал Пашка.

— Да нету там больших теплиц, — махал рукой его папа.

Он полулежал на диване на кухне и держал в руке кружку с чаем, но не пил его почему-то, хотя чай остывал, а холодных напитков Пашкин папа не любил и называл их все без разбору ослиной мочой. Его круглое пузо было обтянуто нечистой майкой — он еще не успел переодеться после работы. К концу рабочей смены он успевал так изголодаться за рулем своего КрАЗа, что, придя домой, сначала ел, а после умывался и менял одежду. Сейчас он уже поел, а ни пить чай, ни переодеваться не спешил по неясной причине. Но Пашка не обращал на эти странности внимания, он почти обиделся из-за оказанного ему недоверия:

— Там есть большая теплица! — он даже показывал рукой сквозь стену, туда, где блестели под вечерним солнцем невидимые из квартиры полярные парники. — Она квадратная, почти достроенная, и у нее такая штука наверху, как настил, — на нем даже стоять можно!

— Это почти у самой сопки? — спрашивал папа, не глядя на остывающий чай. — Не помню там таких…

— Да почему вы мне не верите! Я же принес, вот! — Пашка бежал в прихожую, подхватывал валявшийся под дверью лисий хвост и кидался обратно в кухню. — Думаете, такое на дороге валяется?!!

— Паша, успокойся, — ласково говорила мама, складывая в раковину посуду и поворачиваясь к сыну спиной в цветастом домашнем халатике. — Мы тебе верим. Всякое бывает. Ты только не рассказывай об этом никому. Слышишь? Вообще никому не говори…

Пашкин папа поставил на стол кружку с нетронутым чаем и произнес медленно и задумчиво:

— Э-э-эх, я ведь совсем забыл, что мне надо было сегодня заправиться. Может быть, еще не поздно… Я, Люся, на полчаса, туда и обратно…

— Ну, и не верьте! — сказал ему на это Пашка и, надув губы, ушел в зал, за диван, в свой личный домашний вигвам, где толпа обнаженных пленниц с лицами голливудских актрис привычно и безропотно варила ему олений гуляш.

В тот момент, когда Пашка со смутным томлением в груди разглядывал за диваном воображаемых голых красавиц, индеец Дима у себя дома сыпал из смуглого кулака на письменный стол растительную труху, найденную в теплице. Его старшие братья, Ганя и Мичил, одновременно взяли по щепотке травянистого порошка, поднесли к носам, понюхали и сказали:

— Э-э-э… — что на якутском языке было вовсе не междометием, а целым выражением, навроде русского «вот оно как бывает».

— И много там еще такого? — быстро спросил Мичил.

Он вообще был быстрым — высокий, гибкий, с длинной смоляной челкой и красивым продолговатым лицом. Когда он двигался, казалось, что он вот-вот упадет или взлетит, — такими стремительными выглядели его жесты, походка и даже повороты головы.

— Если много, то мы сходим и возьмем, — сказал, как будто рубанул топором, брат Ганя. В нем фамильная резкость проявлялась иначе: в массивных плечах, круглом угреватом лице и толстом брюхе таилась мощь тяжелого танка — медленного и глупого, но готового в долю секунды разнести на куски любую преграду.

Мичил кивнул и посмотрел на младшего.

— Убай… — начал Дима с традиционной вежливой формы обращения к старшему брату. — Убай, я обещал никому не рассказывать. Я просто похвастаться хотел.

— Значит, надо было не рассказывать, — тяжело ухмыльнулся Ганя. — Тебя никто не заставлял, сам разболтал. А теперь мы покажем отцу, что ты принес в дом. Ты хотя бы знаешь, что это?

— Что-то плохое? — Дима представил лица Алешки, Спири и других индейцев и почувствовал, как лицо заливает горячая краска.

Старшие братья ехидно переглянулись.

— Это наркотик, — медленно, чтобы младший брат понял, проговорил Ганя. — Это стоит огромных денег.

— Наркотик? — прошептал одними губами Дима. — Это тоже краденое?

— Конечно, — усмехнулся Мичил. — Ты это украл.

— Я? — Дима даже зажмурился от испуга.

Братья молчали, нависая над ним широкими плечами. Им было уже под двадцать лет. Их сила, их авторитет, их почти всемогущество в глазах Димы казались единственным шансом на спасение.

— Убай, что мне делать? Ты поможешь мне? Как сделать так, чтобы никто не узнал, что это я? — взмолился он к Мичилу как к самому умному из присутствующих.

От волнения Дима перескакивал с якутского на русский, и получалась полная околесица, так как в этих языках слова принято располагать в прямо противоположном порядке. Мичил еще немного помолчал, как бы раздумывая. Переглянулся с Ганей многозначительно и сказал:

— Ладно, дурачок, не бойся. Придется нам пойти туда и взять все остальное, чтобы не подумали на тебя. Рассказывай…