Наш лагерь размещен в железных «бочках» — бывших военных складах союзников. «Бочки» стоят в бывшем парке прогоревшего в дым конте Ансельми. Если верить гербам на бывшем кастелло его предков, то они были участниками крестовых походов. Сам конте — чиновник ИРО, а бывший кастелло охраняет итальянское подобие чеховского Фирса. Подобие разрешает нам с сыном собирать шишки пинтий около кастелло. Это очень приятно, т. к. зимой в железных складских «бочках» очень холодно.

Мой падроне Беппо — арендатор одной из последних оставшихся еще у конте ферм. Он, конечно, коммунист. Здесь все фермеры — коммунисты. Распроклятый Муссолини послал его сына воевать против великого Сталина. Сын тотчас же благополучно попал в плен, вполне благополучно, т. к. оказался в числе трех процентов итальянцев, выживших в этом плену. Теперь ждут его возвращения.

По вечерам, когда навоз вычищен, коровы подоены, молоко пропущено через сепаратор, задан корм и проглочена моя пасташутная зарплата, я присаживаюсь рядом с падроне на ступеньке его трехэтажного дома. В первом этаже — коровы, куры, ослик, лошадь и прочая зоология. Второй этаж — ботанический, в нем кладовые для зерна, фруктов, овощей. На третьем — сам падроне с семейством. Надворных построек нет. Таков древний обычай. Династия Беппо арендует землю у династии конте Ансельми лет уже полтораста. Может и больше.

Скоро приедет мой сын, — сообщает падроне, — сколько интересного расскажет он мне о вашей дивной стране, — почему вы мне так мало о ней говорите?

— Потому, что вы не верите, падроне.

— Как я могу верить таким глупостям!.. Вы говорите, например, что каждый контадино (крестьянин) Республики Советов был бы счастлив арендовать такую ферму, как моя. Какая нелепость, я плачу графу сорок процентов со всего, что рождает земля, почти половину, а у советского контадино своя собственная земля и он ничего не платит…

— Но с коров, молока, сыра, кур, яиц, шелковичных коконов, что вы платите?

— Конечно, ни сольди. Ведь земля родит только пшеницу. Я сею ее два гектара. Теперь так велит закон. Раньше сеял меньше.

— Признайтесь, падроне, в беседе с Апостолом Петром у райских дверей, вы назовете иную цифру урожая, чем в отчете графу?

— Это мое личное дело, да и вообще все эти сказки о рае чушь. Я не калабрийский осел, чтобы быть папистом. Есть только один рай — ваша родина.

— Кстати, насчет налогов на землю. Кто их платит?

— Конечно, граф. Земля его, а не моя. И платить за удобрения обязан тоже он, это в его интересах. Кто же возьмет истощенную землю, если я от нее откажусь? Ремонт строений — тоже…

— Прекрасно, теперь мне понятно, почему вы здесь, а граф — чиновник в Риме…

— Или вы начнете меня уверять, что не ели на своей родине такой пасташуты как я вам даю…

— Да, такой пасты, какую готовит сеньора Анжелина, с томатом, пармезаном, мясной крошонкой, густо политой поджаренными с каперсами олио, я не мог позволить себе там, даже работая на четырех службах по четырнадцать часов в день… тем более такой большой миски…

— Ну, стоит ли вас слушать? Такую пасту ест каждый нищий по праздникам, а праздников у нас достаточно. Вот, когда коммунисты отдадут землю графа мне, приходите тогда ко мне и я вас угощу…

— Я не пойду тогда к вам в Сибирь, падроне. Это будет слишком далеко.

— Ну разве вы не сумасшедший? Моя ферма, мои коровы в Италии, а вы толкуете мне про Сибирь? Ради какого дьявола я туда поеду?

— Именно потому, что у вас есть пять этих светлосерых коров, вас повезут туда, падроне, как повезли уже таких, как вы, из Венгрии, Болгарии, Румынии…

— Меня, честного труженика?

— Вас — честного торговца прекрасным пармезаном на базаре в Иези, вас — «кулака». Помните это слово, одинаковое по-русски и по-итальянски, о значении которого вы меня спрашивали.

— Это — враги народа! Я — не враг!

— Послушаем, что скажут тогда Сталин и Тольятти!

— Они — мудрейшие из мудрых, а вы — безумец и враль!

Когда подошло Рождество, падроне Беппо решил его не праздновать, но сеньора Анжелина была иного мнения, и на кухне шла ожесточенная стряпня, а так как почтенная матрона владела шваброй не хуже, чем управлялись с мечем ее предки, легионеры Цезаря, то падроне решил ограничиться лишь нейтральной формулой:

— Ничего этого не понадобится. Однако, понадобилось.

Ранним рождественским утром, когда сеньор Беппо и его супруга еще возлежали на непомерной кровати своих отдаленных прародителей, петухи расправляли крылья, а я поил светлосерых красавиц, во двор вошел удивительно знакомый мне незнакомец.

Несомненно, я никогда раньше его не видел, но все в нем и на нем было мне знакомо: кепка с полуоторванным козырьком, прожженные полы остатков русской шинели, опорки и обмотки на ногах, а главное, какая-то настороженность, опасливость его походки, Взглядов…, он, словно, боялся того, что враг стоит за каждым углом.