— А вы интересуетесь бензолом на предмет чего?

— Слышь, я это. Ну это, короче. Б…дь, не всосал.

— В организм поступает бензоат натрия, и он переходит в бензол и в бензойную кислоту.

— А, ну понятно тогда. Спасибо.

Я побежала вверх по лестнице. Он сказал «спасибо», или мне послышалось?..

Когда я шла домой с Риткой Асуровой, нас снова остановил Серый.

— А глицин — это аминокислота?

— Ну, в общем, да, — бросила Ритка, чуть обернувшись назад, а потом удивленно спросила меня: — Ты видала?!

На уголовном сборище химиков было весело. Игнатьев приволок Морозову, а Санек посадил на кривые колени Воронцову. Играл неназойливый шансон. На доске едва различались окутанные сигаретным дымом формулы. Бурт немного опоздал.

— Итак, на прошлой неделе мы с вами разговаривали о распаде веществ в печени. Теперь кто мне скажет, что в ней синтезируется?

Охладевший к химии Игнатьев снисходительно потянул ленивую руку вверх.

— Х…й знает.

Бурт внимательно посмотрел на ветви покоцанной яблони, зеленевшей за окном. Не отводя взгляда от пейзажа, он сказал:

— Ну, Коля, ты же знаешь. На «г» начинается.

— Тогда — говно, — со счастливой улыбкой заявил Игнатьев. Морозова засмеялась прокуренным басом.

Бурт медленно встал. Вздохнул. Шаркающими шагами девяностолетнего инвалида подошел к окну. Отвернувшись от всеобщего гогота, доцент медленно-медленно приоткрыл форточку и приподнял нос, будто захотел понюхать уличный воздух. В таком странном положении он простоял долгие пять минут. Звуки дурацкого смеха начали потихоньку затихать. Все переглянулись. Морозова подала последний смешок — на всякий случай. И затем молодежь стихла.

— Гликоген… — прозвучал застенчивый шепот с далекой задней парты.

Бурт вцепился взглядом в яблоню — лишь бы не оборачиваться, не возвращаться в унизительную реальность.

— Гликоген! — послышалось чуть смелей.

Бурт уставился в противоположное окно, открывающее захватывающий вид на кафедру гистологии. Мелкая фигура старательно подметала там пол.

— В печени, Анатоль Семеныч, образуется гликоген.

И секундой позже:

— Бля.

— Что-что? — развернулся Бурт.

Антон Серых встал.

— Говорю же, гли-ко-ген.

Все посмотрели на Серого.

— Ты че? — спросил Санек.

— Я — ничего. Мне интересно. Продолжайте, профессор, продолжайте…

Впоследствии, как я уже говорила, Санек закрутил роман с Воронцовой. Они обжимались возле мужского туалета. Когда оттуда выходил Коротков, он стремительно пробегал мимо, будто ничего не замечая. А Серый натурально подсел на химию. В его нехитром лексиконе появились такие слова, как «глюкогенез», «аминофосфорная кислота» и «алиментарная гиперкемия». Только Анатолию Семеновичу от этого не становилось легче. Просыпаясь утром, он проклинал тот день, когда Игнатьев несмело попросил его о помощи. Правда, на горизонте уже маячила финишная ленточка — до экзамена оставалось полгода, можно было попытаться дотерпеть Но главная проблема заключалась для Анатоль Семеныча не в том, что его, мягко говоря, используют, а в том, что его буквально выдрали из естественной среды обитания, выкинули, прошу прощения, как рыбу на берег. То есть принудили к общению. Внутри педагога зрел мятеж, его спокойствие пошатнулось. Страх и подавленность породили ярость. И, согласно закону дисперсии, однажды прогремел взрыв.

Это случилось прелестным апрельским днем. Под обледеневшим снегом зачернели первые лоскуты асфальта. Дворняги повылезали из-под капотов машин…

Я шла на химию, сумка с учебниками больно оттягивала плечо. У крыльца мне встретились Коротков с Лаврентьевой. Это случилось уже после того, как мы всей группой поняли, ху из ху. Особенно относительно Кати.

Всем уже давно было ясно, что Лаврентьева к Леше неравнодушна, но ее чувство оставалось безответным. Катя топталась у двери, не позволяя нашему отличнику уйти.

— Слушай, а у тебя, значит, кто-то есть, я так понимаю.

— Катя…

— Не ври только, ладно?

— Кать…

Тут к ним подлетел Власов.

— Лаврентьева, отстань от человека. Что, не видишь — он еще морально не готов.

— А когда он будет готов, скажи? Посмотри на него — взрослый парень, сильный, перспективный… Лешка, может, ты голубой?

Леша покосился на Власова, и тот сразу пришел ему на помощь:

— Не нравишься ты ему, понимаешь? Усвой, Лаврентьева, ты не мешок с баксами. Ты не можешь нравиться всем.

— Мешок она, мешок, — вмешался откуда-то возникший Бабин, молодой и навязчивый младший преподаватель физиологии, которому почему-то хотелось дружить со студентами. — Мешок она, мешок. У нее же папаша…

Лаврентьева всхлипнула, покраснела и вбежала внутрь.

Я осталась с Коротковым и Власовым на крыльце.

— Леш, я не врубаюсь. Хоть убей. Химия для меня — мир загадок. А денег нету. Что делать, а, скажи?

Леша кивнул, посочувствовал, а Власов сказал:

— Форель, не падай духом. Выше нос, шире взгляд!