— Гм, гм… Радикалка же вы, Надя! Можно сказать, просто смотреть приятно, — без малейшей тени насмешки проговорил Сыромолотов. — Выходит, знаете ли, что? Что вы не только помогли зародиться этой картине (он показал на холст), а еще ее и спасаете, — вот что! Я бы ее, может быть, и бросил, но теперь, после такого вашего заступничества за нее, пожалуй, не брошу.

— Только «пожалуй»? — обиженно подхватила Надя.

— Ну, вот тебе на!.. А как же я должен был сказать, по-вашему?

— Вообще и ни за что не бросите, вот как! — решительным тоном отчеканила Надя и поглядела на него так, как будто имела какое-то даже право потребовать, чтобы он не бросал этой картины.

— Да, вот видите, как получилось, — точно не ей даже, а с самим собой говоря, сказал Сыромолотов. — Бывают, значит, возможны иногда такие случаи в жизни, когда ты колеблешься, а тебя непременно желает поддержать ребенок, очень мало понимающий в искусстве, чтобы не сказать — совершенно ничего не понимающий… Значит, я все-таки в чем-то таком не прав, — вот к какому я выводу прихожу… А что касается картины этой, то ее-то уж во всяком случае не брошу.

Это вышло у Нади совершенно непроизвольно, а, может быть, просто потому, что он назвал ее ребенком: она схватила обеими руками его правую руку, приблизила лицо к его лицу и спросила торопливо, совсем по-ребячьи:

— Даете, даете слово, что не бросите?

— Да ведь сказал уже, — притворно хмурясь, ответил Сыромолотов.

— Ну, хорошо, я верю… А когда кончите, мне ее покажете?

— Кому другому, может быть, и не покажу, а вам, Надя, во всяком случае, и притом первой, — серьезно сказал Сыромолотов и так же, как это у него вышло в первый раз, когда она увидела «Майское утро», по-отечески поцеловал ее в лоб.

В этот же день вечером, когда стемнело в доме настолько, что нельзя уже было писать красками, Сыромолотов неожиданно, выйдя немного пройтись по своей улице, встретил сына.

На улице было сумеречно, но не настолько, чтобы два человека исключительной телесной мощи — отец и сын, хотя бы и довольно давно не говорившие друг с другом и не писавшие друг другу писем, — могли разойтись, притворясь, что не узнали друг друга.

Прошло уже несколько месяцев, как они не виделись, но, неожиданно столкнувшись почти грудь с грудью, Сыромолотов-отец остановился; Сыромолотов-сын остановился тоже.

Они не поздоровались друг с другом, не подали рук друг другу. Только отец коротко спросил сына:

— Откуда?

— Из Риги, — ответил сын.

— А-а, у этой, у своей, был, у циркачки?

— Между прочим, и у нее тоже, — рокочущим голосом сказал сын, более высокий, чем отец, и заметно более широкий в плечах, хотя еще молодой на лицо, моложе двадцати пяти лет.

— Как ее? Шютц, Шульц? Эльза?

— Шитц Эмма, — поправил отца сын.

— Выступал там, в цирке? — спросил отец, глядя исподлобья.

— Между прочим… Однако и выставку своих картин там сделал…

— Ого! Выставку картин… которых нет…

— Набралось все-таки на целый зал.

— Что-то не слышно было об этой выставке. Где о ней писали в газетах? — строго спросил отец.

— В Риге в одной газете была статейка… А в петербургских, в московских, разумеется, и быть ничего не могло.

— Так-с. Выставка, значит… А сюда зачем?

— Приехал дом свой продать.

— А-а, вот как! И потом опять туда, в Ригу?

— Едва ли удастся, если бы и хотел.

— Что так? Почему может не удаться?

— Как же так «почему»? Я хотя и белобилетник, но ведь отца не кормлю, — пробасил сын.

— Еще бы я тебе позволил себя кормить! Хорошо и то, что хоть сам себя кормишь, у меня не просишь… Но все-таки, при чем тут белобилетники?

— Услышать пришлось в Петербурге, что будто бы будут брать и нас в ополчение.

— Вот ка-ак! Ополчение брать? На моей памяти никогда не бывало, — встревоженным уже голосом сказал отец, а сын добавил:

— И запас, и ополчение — все силы сразу… Говорят, война ожидается такая, какой еще не видали.

— Это в Петербурге так говорят?

— В Петербурге.

— Там должны знать, я думаю: там двор и все власти.

— Ну еще бы. Там — всё.

— А мы тут сидим и только еще гадаем на ромашке: будет — не будет. Значит, непременно?

— Вернее верного.

— Гм, да. Вот это — новость… Ты когда же, впрочем, приехал?

— Только что. Час назад с поезда.

— Куда же идешь на ночь глядя?

— Хотел к нотариусу зайти, через которого дом покупал, — не найдет ли покупателя за ту же цену, только бы как можно скорее.

— Той же цены, то есть какую ты сам дал, нотариус тебе не даст, раз дело к спеху.